Яд вожделения - Елена Арсеньева

Многая радость бесам в женских клюках!

Народная мудрость

– Русские боятся удовольствия, котороеполучают от тела, – изрек Фриц, и руки его весьма чувствительно сжалиталию, которую он доселе лишь игриво оглаживал. – Не надо бояться, meineTaube![1]

– Я и не боюсь! – жарко выдохнулаона. – Тело в тело – любезное дело!

Как всегда, минуло несколько мгновений, преждечем до Фрица дошло. Обыденную речь он понимал достаточно быстро, а вот споговорками дело еще обстояло худо. Он даже брови свел, напряженно вникая взаковыристые, а внешне столь простые словечки, но вдруг лицо его просветлело.Слава те, уразумел!

И не замедлил доказать свое полное согласие,привлекая к себе податливое женское тело и прижимаясь к толще юбок бедрами.

– О, meine Lieber![2] –выдохнул он.

«Майне либер» же вовсе перестала дышать: рукиФрица уже ползли по тонкому стану, обтянутому зеленым шелком, к розовымвыпуклостям, преизрядно выпирающим из шнурованья,[3] и началиумело оглаживать и потискивать их.

– Meine Beereling,[4] –высказался Фриц, проводя губами по ее шее и начиная покусывать мочкууха. – О, meine Beereling! Я так тебя хотеть!

Ну, кажется, яснее и не скажешь! Оставалосьдать понять кавалеру, что дама тоже не в игрушки играть намерена, а от всейдуши, вернее, от всего тела жаждет полюбоплотствовать с пригожим немцем.

Она вздохнула, словно в порыве неудержимойстрасти, и груди выскочили из полурасстегнутого лифа. Но это было так себе,невинные пустячки! Сего глубочайшего вздоха не смогли сдержать тесемки на талииюбки. Они лопнули, да еще с треском, который заставил Фрица вздрогнуть и дажеотпрянуть.

Что было весьма кстати, ибо теперь юбкам ничтоне мешало сползать по нагому женскому телу к стройным ножкам, прикрыв их отколен до земли, так что чудилось, будто обладательница ножек стоит в невеликомстожке свежескошенной зеленой травушки, подставляя солнечному нескромному взорувсе, что обычно бывает сокрыто.

Это был последний, завершающий удар,нанесенный немецкому рыцарственному самообладанию.

С глухим стоном Фриц рванул застежку на поясе;кюлоты упали до колен, и ничем более не сдерживаемое естество нацелилось на жертвуего вожделения, которая глядела на сей предмет широко распахнутыми глазами, незная, чему более изумляться: успеху своих маневров или тому, что иноземцы неносят исподнего.

Она слегка попятилась как бы в испуге. Насчастье, сзади стоял маленький диванчик, который модные дамы называли «канапе».Сюда-то и плюхнулась полуобнаженная красотка.

Победитель в два шага, путаясь в спущенныхштанах, достиг завоеванной территории – вступил во владения. Дама его громковскрикнула, и это подействовало на Фрица, как удар хлыстом – на доброгоскакуна. Он ринулся в галоп, но не проскакал и версты, как вдруг затрясся,будто в припадке падучей, тоненько взвыл:

– Oh, mein Gott!.. – И блаженнозамер, продолжая славить своего лютеранского бога, который, ей-же-ей, был здесьну никак не замешан.

Дама тоже замерла, облегченно вздыхая, оттого,что пытка ее наконец закончилась. И точнехонько в это мгновение за спиной Фрицаоткрылась дверь…

Точнехонько в это мгновение за спиною Фрицаоткрылась дверь, и чудилось, не только стены сотряслись, но само канапе вновьзадрожало от истошного вопля:

– Изменщик! Шуфт гороховый![5]

Фриц вскочил, как зазевавшийся новобранец покоманде капрала, и сделал «налево кру-гом!».

Пред ним стояла сдобная дама в беленькихкудельках, столь пышно и затейливо взбитых, что они определенно могли бысоперничать с самым наимоднейшим париком. Алый напомаженный ротик беззвучнооткрывался и закрывался, словно у его хозяйки от ярости в зобу дыханье сперло,голубые глазки метали такие молнии, что, чудилось, могли испепелить любогомало-мальски совестливого человека. Этим же двум отпетым сие было как бы инипочем, и ежели кавалер еще хоть проделывал какие-то сконфуженныетелодвижения, силясь прикрыть свой удовлетворенный и уже вздремнувший уд, тодама продолжала лежать бесстыжею растопыркою.

– Вот что бес-то с людьми живымиделает!.. – как бы в изумлении пробормотала вновь прибывшая, созерцая еенаготу, а потом, спохватившись, вновь возопила, воздевая руки к небесам:

– Люди добрые! Да вы только поглядите,нет, вы поглядите только! Со мною ложа разделять не желал, а взял мою девку иживет с нею блудно!

– Катюшхен… – робко проблеял немчик,но разгневанная особа вновь завопила, словно желая, чтоб ее анафему было слышнона всех стогнах:[6]

– Катюшхен?! Хрен тебе, а не Катюшхен,чучело заморское! Да чтоб вам гореть в адовой смоле, грешникам!

– Грех – пока ноги вверх, – ленивосообщила лежащая. – А опустиша – господь и простиша. – И онаосуществила сказанное.

– Молчи… ты, оторва! – вызверилась«Катюшхен». – Я тебя голую-босую на улице подобрала, приютила, обогрела, аты… ты! Змею подколодную я на своей груди вскормила! Змеищу!

Она с такой печалью заглянула в свое обширноедекольте, где некогда отогревалась упомянутая змеища, что от жалости к самойсебе у нее выступили слезы и покатились по буйно нарумяненным щечкам, а однадаже капнула на грудь.

Это был тяжелый миг: редкий мужчина спокойноглядит на женские слезы! Лицо Фрица перекосилось от жалости…

«Ах, зря ты все это, Катюшка, затеяла, вот уж,право, зря», – угрюмо подумала дама, которой уж, верно, поднадоеловаляться в непристойной позе, и она перешла от вялой обороны к активномунатиску:

– Что это вас, барыня, разобрало?Сотрется у герра Фрица это самое, что ли? Сколь мне ведомо, вы уж давненько егов покое оставили. Этак ведь и заржаветь мужик может!