А еще я хотел дудочку! - Борис Геннадьевич Богданов

Борис Геннадьевич Богданов

А еще я хотел дудочку!

Колеса заскрипели ранним утром, когда солнце только показало красно-золотой край над ближним росистым лугом. Заполошно сорвались с верхушек древних дубов вороны и галки, взвились, заграяли. Порскнула с кустов пернатая мелочь, засвистала и заверещала. Старый секач на опушке леса сторожко повел ушами, хрюкнул. Ближние к лугу кусты зашевелились, оттуда вылезло его обширное семейство: матки, толстенькие подсвинки и полосатые сеголетки с любопытными глазками. И гуськом, гуськом побежали ближе к лесу, под темный и влажный древесный полог.

— Хр-р-р… — повторил щетинистый патриарх, ощерился. Пахло дымом и лошадьми, большим зверем и железом. Хуже всего, пахло человеком и теми, кто не лучше человека, хоть и мнит себя иным. Щетина на загривке зверя встала дыбом. Выждав несколько мгновений, он развернулся и потрусил вслед за кланом. На полпути что-то ударило его в левый бок, ожгло резкой болью. Кабан дернулся и упал, пятная кровью мокрую траву.

— Удачный выстрел, Клеон. — Средних лет человек спрыгнул с коня, пошевелил носком сапога клыкастую голову. Стрела вошла секачу точно между ребрами, пробила сердце.

— Странные слова, Фог, — отозвался стрелявший, пепельноволосый эльф в нежно-зеленом походном плаще. — Каким он мог быть? Зверь не мучился долго. Поторопись, у нас мало времени.

Он тронул бока скакуна пятками и скрылся в лесу.

— Не дурнее прочих, — проворчал Фог и заорал надсадно: — Эй там, галерники! Приплыли!

На поляну, влекомая парой элефантов, выползла длинная приземистая платформа. С нее посыпались орки, разбежались окрест. Не торопясь, слезли гномы мастера Тралина, вскинули на плечи длинные топоры и вразвалку пошли по следам Клеона. Затрещали кусты, это орки ломали и тащили валежник. Запылал костер, и поплыл вкусный дух жареной кабанятины.

Немного с другой стороны поляны, где лес был пониже, прорубились, слаженно работая топорами, гномы.

Засвистели бичи. Элефанты затрубили, замотали лобастыми головами со спиленными бивнями. Погонщики правили вглубь леса, откуда раздавался мерный стук. Морщинистые колонны ног, обутые в железные колодки, вдавливали свежие пеньки в прелую листву. Назад звери шли медленно, тащили за собой толстые хлысты заповедных дубов. Орки принялись с хеканьем кидать бревна на платформу, и скоро загрузили доверху.

Тут и мясо поспело.

Перекусили наскоро.

— На берег Росинки! — скомандовал Фог.

Снялись с места быстро. Солнце не добралось еще до зенита, а поляна опустела. Остались разрытые, истоптанные колеи, кучи навоза, ломаные ветви и затушенное второпях кострище. Стену леса разорвала просека.

Самая смелая ворона слетела к черной проплешине, наклонила голову и посмотрела на остатки трапезы. Нашла разгрызенный крепкими орочьими зубами мосел с остатками костного мозга, каркнула торжествующе, подхватила кость и стала пировать. Зашумели крылья, поднялась в воздух зола. Другие вороны спешили к объедкам. Вепрь большой, всем хватит.

Мальтуш, молодой пастушок, поднялся спозаранку. Висел над полем слоистый туман, зябкая свежесть забиралась под рубаху. Парень поправил котомку с обедом, закинул на плечо кнут и засвистал, пошел вдоль улицы собирать стадо. Дождавшись всех зорек и звездочек, он свернул на разбитую тропу меж кустов ольхи и вдоль Звонкого ручья погнал стадо в сторону Росинки. Коровы взмыкивали, перебегали дорогу, касались Мальтуша теплыми боками. Миновали затончик, где Звонкий вырыл ямину, полную темной торфяной воды. Здесь вкусно пахло березовым дымком: старая Федра натопила с ночи баньку для дочерей. Ждали сватов к старшей, Ядвире. В слепом окошке теплился огонек, двигались в пару тени.

Мальтуш остановился. Разлился в груди стыдный жар: захотелось подойти, заглянуть ненароком в окошко. А вдруг узнает кто? Сраму не оберешься…

Нельзя, сказал про себя пастушок, выгоняя коров на заросший сочными травами берег Росинки. Что ему девки деревенские, черные да косоглазые, когда сама принцесса эльфов обещала любовь? Приказывала ждать до поры и крепиться. Как вчера было…

Звенели над головой злые по началу лета комары. Надкусил заходящее солнце темный лес на том берегу Росинки, превратил в полукружие. Светлоголовый подросток с удилищем в руках сидел у чистого окна в зарослях камыша и кувшинки. Летели в туесок то пескарик, то плотичка. Хорош клев, будет чем на рассвете зарядить отцов перемет, да и Мурчику, полосатому любимцу, свежей рыбки останется!

Мурчик сидел рядом и щурился на темнеющую воду желтыми глазами. Вдруг он вскочил, выгнулся и бешено зашипел на реку! У Мальтуша екнуло в груди. Не иначе, за угощением явился камышовый кот.

Отец строго-настрого запретил Мальтушу беспокоить дикого кота, коль придет. Никто не знает, что у зверя на уме, вдруг бросится? Но мальчишка, как в тумане, встал и ступил в воду, раздвигая руками шуршащие стебли.

Девка!

Она стояла по пояс в воде, чуть нагнувшись, и полоскала волосы. Молочно белело нагое тело. Блестела на коже влага, струилась по длинной шее, срывалась с острых сосков дробными каплями.

Парнишка онемел, только крутились в голове чудные слова: выя, перси, ланиты, стан тонкий. Словно захожий бард напевал.

Разогнулась купальщица, отбросила волосы назад, и увидел Мальтуш: хоть и девка, но не человек вовсе — остроухая эльфа! Глаза как озера, улыбка как восход солнца, и все остальное, что не вошедшему в года Мальтушу видеть не положено. Однако же… Ах ты, нелюдь сладкая!

— Нравлюсь? — спросила эльфа, оглаживая грудь и живот.

— А…га… — выдавил Мальтуш.

— Знай, человек: слежу за тобой давно, ибо ждет тебя великая любовь и великая судьба! — сказала эльфа. — Я — Ломэлвея, царская дочь, буду твоей судьбой и твоей любовью. Надо лишь подождать. Сможешь?

— Да…

— Ни на кого не смотри, только меня помни. — Голос эльфы был прозрачен, как небо после дождя и сладок, как молодой мед. — Пробьет час, приду к тебе. Жди…

— Да!

Околдовала его прекрасная эльфа, понял Мальтуш. Захотелось дотронуться до лесной принцессы — а там и умереть не страшно!

Ломэлвея протянула руку. Узкая холодная ладонь коснулась его лба. Сверкнул перстень чистым родниковым светом; на Мальтушу сошло невиданное спокойствие. Будто вечность осенила своим дыханием. Миг — и пусто кругом. Таяло в воздухе:

— Помни меня!

Жался к ногам взъерошенный Мурчик, молчал и смотрел ошалело.

…За мечтами наступил полдень. Мальтуш разложил снедь в тени старого осокоря, достал баклажку с молодым пивом. Почему она не сказала, сколько ждать? Сколько ходить посмешищем в чужих глазах? Где видано, чтобы молодой парень на молодок не засматривался, за купальней не караулил, не танцевал в обнимку и через костер не прыгал? Никому не признавался, ни с кем не целовался, про сватов речи не заводил.

Теперь девки сами