Историк - Элизабет Костова

Город за городом…

Церкви и монастыри…

Рукописи и архивы…

Все ближе и ближе —

РАЗГАДКА ВЕКОВОЙ ТАЙНЫ…

МОЕМУ ОТЦУ,

от которого я впервые услышала некоторые из этих историй

Этот рассказ я не собиралась доверять бумаге, однако в последнее время несколько событий потрясли меня, заставили оглянуться и вспомнить самые напряженные моменты жизни — моей и самых близких людей. Это история шестнадцатилетней девочки и ее отца, некогда потерявшего любимого наставника, история самого наставника — и рассказ о том, как все мы нашли себя в самых темных закоулках хитросплетений судьбы. Это рассказ о тех, кто пережил эти поиски, и о том, как погибли те, кто не пережил их. Сама став историком, я узнала, что оглядываться в прошлое бывает смертельно опасно. А иной раз и до тех, кто не думал оглянуться, дотягиваются темные когти былого.

Тридцать шесть лет, минувших со времени, когда развернулись эти события, я прожила довольно тихо, посвятив свое время исследованиям и безопасным путешествиям, друзьям и ученикам, написанию книг — исторического, довольно бесстрастного содержания, и университету, приютившему меня. Обратившись к прошлому, я, к счастью, могла использовать почти все необходимые документы личного характера, поскольку они много лет хранились у меня. Когда находила уместным, я составляла их в единое целое, так чтобы они образовали непрерывное повествование, которое порой дополнялось моими собственными воспоминаниями. Рассказы отца я представила в том виде, как они звучали для меня тогда, но многое заимствовано из его писем, часто повторявших устные отчеты.

В дополнение к этим источникам, представленным почти исчерпывающе, я использовала всякую возможность освежить воспоминания и собрать дополнительные сведения. Посещение мест событий помогало мне оживить поблекшие образы. Одним из величайших удовольствий, какие доставила мне работа над этой книгой, были встречи — а иногда переписка — с немногочисленными участниками событий, дожившими до наших дней. Воспоминания этих ученых оказались неоценимым дополнением к прочим источникам сведений. Также пошли на пользу моей рукописи беседы с молодыми специалистами.

И последний источник, к которому мне приходилось обращаться — воображение. Я прибегала к нему с величайшей осторожностью, сообщая читателю лишь те предположения, которые считала весьма вероятными, и только в тех случаях, когда плоды воображения идеально вписывались в документированные события. Если я не находила объяснения тому или иному событию или поступку, то оставляла их необъясненными из уважения к их скрытой сущности. К предыстории собственной жизни я относилась так же бережно, как к любому научному тексту. Отзвуки религиозных и политических конфликтов между исламским Востоком и иудео-христианским Западом могут показаться современному читателю болезненно злободневными.

Было бы почти невозможно воздать должную благодарность каждому из тех, кто помогал мне в работе, но хотелось бы назвать хотя бы некоторых. Приношу глубочайшую благодарность, среди многих других: доктору Раду Георгеску из археологического музея Белградского университета, доктору Иванке Лазаровой — Болгарская Академия наук, доктору Петеру Стойчеву из Мичиганского университета, неутомимым сотрудникам Британской библиотеки, библиотекарям Литературного музея Резерфорда и Филадельфийской библиотеки, отцу Василию из монастыря Зографо на горе Афон и доктору Тургуту Бора из Стамбульского университета.

Публикуя этот текст, я надеюсь, что найдется хотя бы один читатель, который узнает в нем то, чем он в сущности является: cridecoeur[1].

Тебе, понимающий читатель, я посвящаю свой рассказ.

Оксфорд, Англия, 15 января 2008

Последовательность, в которой представлены эти бумаги, будет ясна по мере их прочтения. Все ненужное опущено, так что эта история, какой бы невероятной она ни казалась по современным представлениям, выступает как абсолютный факт. Здесь ничего не говорится о прошлом, в отношении которого можно заблуждаться, но все отобранные сообщения практически современны отраженным в них событиям и соответствуют точке зрения и объему знаний тех, кому они принадлежат.

Брэм Стокер. «Дракула» (1897)

В 1927 году мне исполнилось шестнадцать, и, по словам отца, я была слишком молода, чтобы разъезжать с ним по дипломатическим командировкам. Ему спокойнее было знать, что я прилежно сижу в классе амстердамской школы для детей иностранцев, в то время штаб-квартира его фонда находилась в Амстердаме, и я так прижилась там, что почти забыла первые годы детства, проведенные в Соединенных Штатах. Теперь меня удивляет, что девочка-подросток проявляла подобное послушание в годы, когда молодежь всего мира экспериментировала с наркотиками и устраивала акции протеста против империалистической войны во Вьетнаме, но я была настолько «домашним» ребенком, что по сравнению с детскими годами взрослая жизнь кабинетного ученого казалась мне полной захватывающих приключений. Начнем с того, что я росла без матери, и отцовская любовь ко мне углублялась сознанием двойной ответственности. Своей нежной заботой он старался возместить потерю матери, которая умерла, когда я была совсем маленькой, еще до того как отец основал центр «За мир и демократию». Отец никогда не говорил о маме, тихо отворачивался, если я сама заводила разговор, так что я рано поняла: эта тема для него слишком мучительна. Зато сам он неустанно нянчился со мной и к тому же обеспечивал череду сменявших друг друга гувернанток и экономок: на мое воспитание он денег не жалел, хотя в общем мы жили достаточно скромно.

Последняя из наших экономок, миссис Клэй, следила за порядком в нашем доме, построенном в XVII веке. Узким фасадом он выходил на канал Раамграхт в сердце старого города. В обязанности миссис Клэй входило впускать меня в дом после школы и осуществлять родительский надзор во время частых отлучек отца. Эта англичанка с длинными лошадиными зубами, слишком старая, чтобы быть моей матерью, превосходно управлялась с метелкой для пыли и довольно неуклюже — с подростками, порой, глядя через огромный обеденный стол на ее жалостливое лицо, я ее ненавидела, догадываясь, что она думает о моей матери. Уезжая, отец оставлял в нашем красивом доме гулкую пустоту. Некому было помочь мне с алгеброй, восхититься новым костюмом, попросить обнять его или удивиться, когда я успела так вырасти. Вернувшись из очередного пункта, обозначенного на географической карте, висевшей у нас в столовой, он привозил с собой запахи иных мест и времен, пряные и томительные. Каникулы мы проводили в Париже или в Риме, усердно посещая достопримечательности, которые мне, по мнению отца, следовало посмотреть, но тянуло меня в иные места — места, где он скрывался, в странные старинные селения, где я никогда не бывала.