Сдается кладбище - Джон Диксон Карр

Посвящается Клейтону Росону в честь двух изящных искусств — дружбы и магии

Великий О. Генри не без причины отзывался о Нью-Йорке как о Багдаде-на-Подземке. Приключения в духе «Тысячи и одной ночи» могут происходить и часто происходят именно там.

Действительно, учитывая прискорбное поведение сэра Генри Мерривейла в упомянутой подземке…

Но давайте вначале укажем на нескольких персонажей, чьи жизненные дороги, по иронии судьбы, соединились этим жарким днем, в понедельник 6 июля, когда сэр Генри Мерривейл в твидовой кепке и костюме для гольфа, который вызывал бы эстетические страдания даже без его физиономии и брюха, прибыл на «Мавритании» в Америку.

Термометр показывал девяносто восемь градусов. Горизонт нижнего Манхэттена выглядел раскаленным на фоне неба цвета кипящего молока. Когда все пассажиры в половине третьего высадились с лайнера, сэра Генри Мерривейла уже успели неоднократно сфотографировать и проинтервьюировать. Он высказывался о международном положении настолько громко и неосмотрительно, что даже репортерам стало не по себе.

— Послушайте, сэр, — вмешался один из них. — Возьмите свои слова назад. Они не для печати.

— Ох, сынок! — презрительно махнул рукой Г. М. — Я всего лишь назвал сукиного сына сукиным сыном. Это достаточно просто, не так ли?

— Слушайте! — взмолился фотограф, который метался туда-сюда позади штатива своей камеры, как снайпер в засаде. — Вы говорите, что вам нравится наша страна, верно?

Г. М. устремил на него такой злобный взгляд сквозь большие очки, что под фотографией вполне подобающей выглядела бы надпись: «За поимку — вознаграждение 5000 долларов». К тому же он снял шляпу, чтобы солнце могло сверкать на его лысой голове.

— Я хочу, чтобы вы выражали удовольствие! — снова взмолился фотограф.

— Я это и делаю, черт возьми!

— Каковы ваши планы, сэр Генри?

— Ну… — промолвил великий человек. — Я должен посетить одну семью в Вашингтоне.

— Но разве вы не останетесь на какое-то время в Нью-Йорке?

— Очень хотел бы. — На лице Г. М. появилось выражение, которое старший инспектор Мастерс, будь он здесь, охарактеризовал бы как сочетание тоски с проказливостью. — Было бы неплохо навестить пару друзей. А может быть, побывать на Поло-Граундс.[1]

— На Поло-Граундс? — воскликнул кто-то из репортеров. — Но ведь вы англичанин, не так ли?

— Угу.

— И вы понимаете в бейсболе?

Г. М. разинул рот. Это выглядело так, словно покойного Эндрю Карнеги[2]спросили, слышал ли он когда-нибудь о городских библиотеках.

— Понимаю ли я в бейсболе? — свирепо отозвался Г. М. Подтянув брюки, он подозвал к себе репортеров.

Примерно в то же время, когда великий человек давал интервью, один из упомянутых им друзей находился неподалеку, если отсчитывать расстояние по прямой. Мистер Фредерик Мэннинг из Фонда Фредерика Мэннинга вошел в главный офис банка «Тоукен» и спустился в хранилище к сейфам.

Оттуда мистер Мэннинг вышел спустя минут двадцать с изрядно потолстевшим портфелем. Солнце, которое вырезало сверкающий клин в нижнем Бродвее, подмигивало ему с зеленых и желтых такси. Остановившись под коринфскими колоннами банка, мистер Мэннинг негромко выругался.

Он не любил жару, принадлежа к людям, у которых от солнца краснеет и шелушится кожа. В пятьдесят один год Фредерик Мэннинг оставался привлекательным мужчиной, худощавым, чуть выше среднего роста, с серебристыми волосами и парой ярких голубых глаз, чье выражение он старался скорее скрывать, чем использовать. Мэннинг обладал репутацией опытного бизнесмена, хотя контролировать бизнес он в основном предоставлял своему адвокату, скорее будучи светским человеком и ученым.

— Ну ладно! — пробормотал Мэннинг себе под нос. После этого он обратился к нижнему Бродвею с цитатой из Мильтона,[3]напугав нескольких прохожих, и взмахом руки остановил такси.

Приехав в свой клуб, Мэннинг в одиночестве съел ленч. В связи с водоворотом последующих неприятных событий следует упомянуть, что мистер Гилберт Байлс, прокурор округа Нью-Йорк, был членом того же клуба. Мистер Байлс, которого пресса описывала как «самого хорошо одетого прокурора», несколько раз посмотрел в сторону Мэннинга с другой стороны ресторана.

Но Мэннинг, очевидно настолько поглощенный своими мыслями, даже не заметил старого знакомого; едва притронувшись к еде и ни разу не подняв взгляда, он производил арифметические подсчеты на обороте пустого конверта. Наконец, поколебавшись, он дважды написал «Лос-Анджелес».

— Кофе, сэр? — спросил официант.

— Недостаточно хорошо! — пробормотал Мэннинг и зачеркнул слова.

— Тогда принести вам что-нибудь еще, сэр?

— А? — рассеянно отозвался Мэннинг и написал слово «Майами».

— Если вы не хотите кофе…

Фредерик Мэннинг очнулся. Голубые глаза на розовом лице, обрамленном серебристыми волосами, вновь обрели яркость. Скомкав конверт, он отбросил его в сторону.

— Прошу прощения, — извинился Мэннинг с обаятельной улыбкой, очаровывавшей многих. — Конечно, кофе.

Вскоре он уже шагал под палящим солнцем к Лубар-Билдингу на углу Пятьдесят пятой улицы и Мэдисон-авеню.

Все офисы двадцать второго этажа имели общий вход. На его стеклянной панели красовалась надпись маленькими золотыми буквами: «Фонд Фредерика Мэннинга». Это напоминало о школе Фредерика Мэннинга в Олбени — сугубо филантропической и не приносящей прибыль, которая пыталась обучать искусству. Говорили, что у Мэннинга всего две страсти в жизни и одной из них является эта школа. В данный момент в его душе бушевали эмоции, которые немногим из его друзей доводилось видеть.

И тем не менее неприятности начались, как только он открыл дверь.

— Мистер Мэннинг! — окликнула его женщина средних лет, сидящая за столом и похожая на школьную учительницу.

— Да, мисс Винсент?

Мисс Винсент была встревожена, что совсем не подобало секретарю на рецепции. Скорее ее глаза, чем слова или жесты, подозвали Мэннинга к столу, где он учтиво снял шляпу.

— Я подумала, лучше сообщить вам, — негромко сказала мисс Винсент, — что ваша дочь ждет в вашем кабинете.