Леди Туманов - Дебора Мартин

Лондон, май, 1802 год

«Ну где же он?» — в нетерпении думала Кэтрин Прайс. Лорд Мэнсфилд сам выбрал и время, и место встречи, «…в девять часов на постоялом дворе под названием „Козерог“. Пройдите в отдельную комнату, которую я закажу заранее…» — написал он ей в последнем письме.

И вот она здесь, стоит в богато обставленной комнате с бархатными занавесками, — в полном одиночестве и совершенно потерянная. Впервые с момента, как она замыслила это дело, Кэтрин охватили сомнения. Правильно ли это: встречаться на постоялом дворе с совершенно незнакомым ей человеком? Тем более не с валлийцем, а англичанином, которые способны Бог знает на что.

На нее нахлынули дурные предчувствия, отравляя все радужные надежды, связанные с этим вечером. Еще когда она вышла сегодня из гостиницы, в горле сразу пересохло, сердце томительно сжалось. Ее не покидало ощущение, что кто-то постоянно не сводит с нее глаз, следит за каждым ее движением. Конечно же, виной всему было ее собственное неуемное воображение. Бабушка постоянно ворчала на Кэтрин, упрекая, что она шарахается от собственной тени. Вот уж кто, не моргнув глазом, остался бы один на один с любым незнакомцем. Бабушка умела постоять за себя.

Но тем не менее Кэтрин все же приехала в Лондон. Она пугливо оглядела помещение, у которого был отдельный вход. Почему лорд Мэнсфилд остановил свой выбор на этом невзрачном постоялом дворе? Какие у него были на то причины? Может, он намерен покуситься на ее честь?

«Не городи чушь, — мысленно перебила самое себя Кэтрин. — Он понятия не имеет, что ты из себя представляешь. Как ты выглядишь, молодая или старая, наконец. С какой стати ему придет в голову соблазнять тебя, если он даже не знает, с кем ему придется иметь дело?»

Но с раннего детства она слышала всякие ужасы о том, что случается с женщинами, которые пускаются одни в путешествие. Особенно с женщинами из Уэльса, оказавшимися в Англии. И едва корабль причалил и Кэтрин впервые в жизни ступила на английскую землю, она все время держалась настороже.

В самом деле, здешние люди очень резко отличались от ее земляков — валлийцев. Кэтрин хорошо говорила по-английски, но все равно мужчины сразу распознавали легкий акцент и тут же пытались прикинуть, легко ли она поймается на удочку или нет. Женщины-торговки относились к ней с подозрением и даже враждебно — во всяком случае, пока Кэтрин не расплачивалась щедро за пирожки и апельсины, которые эти особы продавали на улицах.

Лондон подавил ее. Он оказался слишком огромным, шумным, людным и… необыкновенно грязным. Ни вересковых зарослей, ни горных вершин, овеваемых прохладным ветром. Ни вековых дубов, широко раскинувших ветви, ни колючего шиповника. Со всех сторон ее окружали только серые здания и толпы настороженных, глядящих угрюмо людей. И вместо зеленой травы под ногами лежала замусоренная мостовая. Лишь изредка Кэтрин ощущала слабое дуновение ветерка. Но он не нес ни облегчения, ни свежести. Наверное, нечто похожее испытывал человек, которого заперли в тюрьме.

«Потерпи еще немного. Зато завтра уже можно будет ехать назад», — принялась уговаривать себя Кэтрин. И мысль об этом несколько ослабила узел дурных предчувствий, сжимавших ее сердце.

Уже в десятый раз с тех пор, как она переступила порог постоялого двора, рука ее невольно тянулась в карман, к мешочку с деньгами — считанными и пересчитанными, — чтобы убедиться, на месте ли они. Впервые она имела при себе такую большую сумму. И ее сердило, что придется вручить их человеку, наверное, и без того богатому, как Крез. Сколько можно было бы сделать нужного и полезного с этими деньгами! Починить крыши коттеджей арендаторов, расширить тесные помещения для слуг, купить книги для благотворительной школы…

«Нет, — остановила себя Кэтрин. — Это важнее. Взамен денег ты получишь нечто более ценное. Свободу. Надежду на будущее. Для тебя самой и для людей, которые зависят от тебя. Что намного дороже золота».

Вынимая руку из кармана, она нечаянно коснулась кожаного переплета записной книжки и почти машинальным движением вынула ее. Пожелтевшие странички дневника заполняла тонкая вязь букв, которые она воспринимала уже почти как свой собственный почерк. Дневник вела какая-то из ее прародительниц. По мнению Дейвида Мориса — а он был достаточно образованный человек, — этому дневнику было по меньшей мере лет двести. И всякий раз, как Кэтрин обращалась к этим ветхим страничкам, ощущение времени тяжестью ложилось ей на плечи, подобно тому как грозовые тучи в ее родном Уэльсе, сгущаясь над Черной Вершиной, словно пригибали ее к земле.

Глубоко вздохнув, она перевернула несколько листов, пока не дошла до того места в старинном тексте, которое искала:

«Это предание о том наследии, которое передается от матери к дочери в течение многих поколений. Внемлите же все, в чьих жилах течет кровь Морганы.

В ту ночь, когда дочь Морганы, Гвинет, стояла в храме с саксонским купцом и собиралась произнести клятву верности будущему мужу, в притворе неожиданно появилась сама Моргана. Глаза ее сверкали, как два бриллианта. Распущенные волосы сияли, словно охваченные пламенем.

Гвинет из боязни, что мать будет возражать, напрасно пыталась утаить от нее день своего венчания с саксонцем.

Но случилось то, что и должно было случиться. Моргана взглянула в свое волшебное зеркало и узнала о намеченной на вечер церемонии. По обычаю предков, она призвала на помощь Повелителя туманов, и он в ту же минуту доставил ее к дверям храма.

Топнув ногой, Моргана гневно вопросила:

— Дочь моя, неужели ты собираешься выйти замуж за этого человека? — Голос ее вознесся до самого купола храма. — За это ничтожество, за этого низкорожденного саксонца? Стоило тебе пожелать, я бы могла предложить тебе в мужья множество уэльских князей.

— Но мне не нужны князья! — воскликнула в ответ Гвинет. — Я полюбила купца. И только за него выйду замуж.

— Он собьет тебя с предназначенного судьбой пути, — возразила жрица. — Растлит твой разум и тело, отвратит от истин, которые я открыла тебе.

— Нет, мама! Он не станет делать этого, — ответствовала юная дева. — И я никогда не забуду того, чему ты научила меня.

— Ты обещаешь? — спросила Моргана.

— Обещаю, — поклялась дочь.

Взмахнув рукой, Моргана словно бы извлекла из туманного облака бронзовый сосуд — чашу, на которой с одной стороны был выгравирован ворон, а с другой — воин в полном боевом снаряжении и юная дева, чью наготу прикрывали лишь распущенные волосы, которые, подобно змеям, обвивали ее прекрасное тело.

Моргана протянула сосуд дочери:

— Ты должна подкрепить свою клятву. Выпей, дочь моя, этот напиток. Докажи, что ты воистину моя дочь — не только по крови, но и по духу.

Купец молил Гвинет не прикасаться к напитку, ибо опасался, что Моргана способна отравить дочь, только бы не дать ей выйти за него замуж. Но Гвинет выполнила просьбу матери, так как любила ее и хотела уважить.