Сон №9 - Дэвид Митчелл

Благодарности:

Иокасте Браунли, А. С. Байетт, Эмме Гарман, Джеймсу Хоффману, Жану Монтефиоре, Лоренсу Норфолку, Йену Патену, Аласдеру Оливеру, Джонатану Пеггу, Майку Шоу, Кэрол Уэлч, Йену Уилли, Хироаки Ёсида.

Ценную информацию относительно торпед кайтэн и их пилотов мне предоставил Нобури Огава, смотритель Мемориального музея кайтэн в Токуяме. Технические сведения я также почерпнул в «Suicide Squads» Ричарда О'Нила (Salamander Books, 1999). Все ошибки являются моими собственными.

Посвящается Кэйко

«Намного легче похоронить действительность, чем избавиться от грез».

Дон Делилло, «Американа»

«Все просто. Я знаю, как зовут вас, и когда-то давно вы знали, как зовут меня: Эйдзи Миякэ. Да, тот самый Эйдзи Миякэ. Мы оба – занятые люди, госпожа Като, так зачем тратить время на светскую болтовню? Я приехал в Токио, чтобы найти своего отца. Вы знаете его имя, вы знаете его адрес. И вы сообщите мне и то, и другое. Прямо сейчас». Или что-нибудь в этом роде. В кофейной чашке расплывается сливочная галактика, и фоновый гул голосов выплывает на передний план. Первое утро в Токио, а я уже пытаюсь прыгнуть выше головы. В кафе «Юпитер» плещется смех обедающих, шелестят планы на уикенд, позвякивают блюдца. Трутни гавкают в мобильники. Трутни женского пола изо всех сил стараются взять тоном выше, чтобы звучать более женственно. Кофе, сандвичи с морепродуктами, моющие средства, пар. Прямо передо мной, через улицу, центральный вход в «Пан-оптикон». Мощное зрелище – этот готического вида небоскреб из циркония: верхние этажи скрываются в облаках. Крышка притерта плотно, и Токио просто варится на пару – 34 °С при влажности 86%. Так утверждает большой дисплей фирмы «Панасоник». Город так близок, что его не рассмотреть. Здесь нет расстояний. Все над головой: стоматологические кабинеты, детские сады, танцевальные студии. Даже дороги и тротуары для пешеходов встали на частокол ходуль. Венеция со спущенной водой. Отражения самолетов ползут над зеркальными зданиями. Кагосима[1]казалась мне огромной, но она легко затеряется в какой-нибудь боковой улочке Синдзюку[2]. Я закуриваю сигарету – «Кул», та же марка, что купил какой-то байкер, стоявший в очереди впереди меня,– и смотрю на поток автомашин и прохожих на перекрестке Омэкайдо-авеню и улицы Кита. Трутни в костюмах в узкую полоску, парикмахер с пирсингом в нижней губе, успевшие надраться к полудню пьяницы, матери семейств с детишками. Ни один человек не стоит на месте. Реки, снежные бури, потоки машин, байты, поколения, тысяча лиц в минуту. Якусима[3]– это тысяча минут на одно лицо. И у всех этих людей – у каждого – шкатулка воспоминаний с надписью «Родители». Хорошие снимки, плохие снимки; страшные картинки; кадры, полные нежности; размытые очертания ангелов; поцарапанные негативы – неважно: они знают, кто их привел в этот мир. Акико Като, я жду. Кафе «Юпитер» – ближайшее к «Пан-оптикону» место, где можно пообедать. Вот бы вы заглянули сюда на чашку кофе с сандвичем. Я узнаю вас, представлюсь и постараюсь убедить, что естественное право на моей стороне. Как переводятся грезы на язык реальности? Я вздыхаю. Не очень хорошо, не очень часто. Придется брать крепость штурмом, чтобы получить то, что мне нужно. Маловато шансов на успех. В огромном здании «Пан-оптикона» наверняка есть другие выходы и собственные рестораны. А может, вы уже стали императрицей и обзавелись рабами, которые подают вам обед. И кто сказал, что вам вообще нужен обед? Может, человеческое сердце на завтрак насыщает вас до самого ужина. Я погребаю окурок в останках его предшественников и принимаю решение предпринять разведку на местности, как только допью кофе. Я войду внутрь и доберусь до вас, Акико Като. В кафе «Юпитер» работают три официантки. Первая – босс – высохшая, как вдова императора, которая свела мужа в могилу своим нытьем, у второй – визгливый ослиный голос, а третья стоит ко мне спиной, но у нее – самая прекрасная шея во всем мироздании. Вдова рассказывает Ослице о недавно распавшемся браке своего парикмахера:

– Когда жена перестает удовлетворять его запросам, он вышвыривает ее за дверь.

Официантка с безупречной шеей отбывает пожизненный приговор у мойки. Вдова ли с Ослицей ее избегают, она ли избегает их? Этаж за этажом «Пан-оптикон» исчезает из виду – облака спустились до восемнадцатого. И продолжают спускаться, но я уже не смотрю. На бумажной салфетке я высчитываю количество прожитых мною дней – 7290, включая четыре високосных года. На циферблате без пяти час – трутни потоком хлынули из кафе «Юпитер». Наверно, боятся, что будут подвергнуты реструктуризации, если час дня застанет их вне залитых флюоресцентным светом сот. Моя пустая чашка стоит, окруженная лужицами пролитого кофе. Итак. Когда маленькая стрелка дойдет до единицы, я войду в «Пан-оптикон». Признаюсь, я волнуюсь. И хорошо, что волнуюсь. В прошлом году в нашу школу приезжал офицер вербовать новобранцев для сил обороны. Он говорил, что ни одному военному подразделению не нужны люди, не восприимчивые к страху,– солдаты, которые не испытывают страха, погибают всем взводом в первые пять минут сражения. Хороший солдат контролирует свой страх и использует его, чтобы обострить чувства. Еще кофе? Нет. Еще одну сигарету, чтобы обострить чувства.

Стрелка часов доходит до половины второго – крайний срок давно истек. Пепельница переполнена. Я встряхиваю пачку сигарет – выкурю последнюю. Облака спустились до девятого этажа «Пан-оптикона». Акико Като вглядывается в туман из окна своего шикарного офиса с кондиционированным воздухом. Чувствует ли она мое присутствие, как я чувствую ее? Кажется ли ей, что сегодняшний день изменит чью-то судьбу? Еще одна – последняя, последняя, последняя сигарета; потом – на штурм, иначе из «нервного» я превращусь в «бесхребетного». Когда я пришел, в кафе «Юпитер» был один старик. Он так и сидит, не в силах оторваться от своего «видбоя». Вылитый Лао-Цзы[4]из школьного учебника – с голым черепом, сморщенный, как орех, бородатый. Другие посетители входят, заказывают, пьют, едят и уходят – и все за несколько минут. А Лао-Цзы все сидит. Ему что минуты, что десятилетия. Официантки, наверно, думают, что моя девушка меня динамит или что я псих и поджидаю кого-нибудь из них – тащиться хвостом до дому, сжимая в кармане нож. Звучит ресторанная версия «Imagine»[5]– Джон Леннон от ужаса переворачивается в гробу. Слушать противно до невозможности. Записывать такое – просто предательство; наверняка даже те, кто делал это, понимали: творят мерзость. Входят две беременные женщины и заказывают лимонный чай со льдом. Лао-Цзы сотрясает приступ кашля, и он рукавом стирает с экрана мокроту. Я глубоко затягиваюсь и выпускаю дым через ноздри. Токио нужно хорошее наводнение, чтобы его отмыть. Гондольеры с мандолинами, плывущие по Гиндзе[6].