Дальний Лог. Уральские рассказы - Наталья Викторовна Бакирова

Наталья Бакирова

Дальний Лог. Уральские рассказы

Знак информационной продукции (Федеральный закон № 436–ФЗ от 29.12.2010 г.)

Издательство благодарит бюро «Литагенты существуют» и лично Дарью Савельеву за содействие в приобретении прав.

Редактор: Татьяна Тимакова

Издатель: Павел Подкосов

Главный редактор: Татьяна Соловьёва

Руководитель проекта: Ирина Серёгина

Художественное оформление и макет: Юрий Буга

Ассистент редакции: Мария Короченская

Корректоры: Ольга Смирнова, Юлия Сысоева

Верстка: Андрей Фоминов

В оформлении обложки использовано фото CSA Images / iStock / Getty Images

© Н. Бакирова, 2024

© Художественное оформление, макет. ООО «Альпина нон-фикшн», 2024

⁂

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Златовласка

Что ей правда хотелось знать, так это английский. Yesterday… all my troubles seemed so far away… Была в этом языке певучая сила. В языке, но не в учителе – невысоком, тощем, с морщинистым, несмотря на молодость, лицом. Волосы он собирал в короткий хвостик на затылке, куцую причину прозвища Рэббит.

Рэббит мог отчетливо произнести только три согласных: «ш», «с» и «дж». Понять его было нельзя, и, зная об этом, он все важное писал на доске. Это не помогало – почерк тоже был непоправимо дефективен. Поэтому английский казался Полине сокровищем, которое нужно то ли принять из рук Рэббита с благодарностью, то ли вырвать из его рук, спасая.

Хорошо было и то, что на уроках английского «те» – Полина в мыслях не называла их ни по фамилиям, ни по именам, а просто «те» – про нее забывали. Резались в карты на задних рядах. На математике тоже было спокойно: математику вела Изольда Михайловна, Жуда-Изольда. Еще Полина могла расслабиться на литературе, которую «те» частенько прогуливали.

Учебные кабинеты в принципе были им чужды. У них была другая среда обитания: буфет, туалет… Тупичок в конце коридора, где зажимали неосторожных девчонок. И конечно, крыльцо, где курили и матерились. Вечно, вечно они там торчали: вялые и безвольные по отдельности, а вместе становящиеся злой направленной силой.

При виде Полины эта сила тут же приходила в движение. Никогда не получалось спокойно уйти домой. «О, зомби идет! Зомби! Зомби!» Они перемещались, оказывались рядом, смыкались вокруг… Не надо, не надо вспоминать, что бывало, когда они вот так смыкались вокруг!

Дома тоже не найдешь покоя. Ей доставался от силы час тишины, а потом приходила с работы мать – и начиналось. «Поля, у меня все готово, иди ужинать!», «Зачем ты вечно плетешь эту косу? Все девочки ходят с распущенными!», «Опять ты, Полюшка, ночью кричала…» Полина припоминала свой сон: не то полет, не то падение – навстречу мчались зеленые полосы, свистело в ушах. «Давай-ка ты ляжешь отдохнешь». Да разве с тобой отдохнешь, мама? Мне бы и правда лечь, отвернуться лицом к стене, ни о чем не думать, но ты же будешь подсаживаться, и трогать за плечо, и задавать вопросы. Как же от этого устаешь! От того, что жизнь – вся, до самой маленькой минуты, – проходит у кого-то на глазах. Ну да, да, не у кого попало, у близкого человека, но ведь это еще хуже.

Полина говорила: может, ипотеку оформить, мам, сколько можно жить друг у друга на голове? У матери в глазах возникало тоскливое выражение – зверек пойманный, загнанный в угол. Она и метаться начинала, как зверек: бросится к шкафу, начнет хватать книги, переставлять камни, которые остались от отца, – единственное, что от него осталось. Приходилось идти в кухню, заваривать чай, брякать ложечкой, чтобы мать появилась, присела на край старой щербатой табуретки.

Когда Полина была маленькая, она влезала на эту табуретку после ванны, и мать накидывала ей на плечи большое, как плащ, махровое полотенце, чтобы волосы не мочили халат. Влажные волосы были темными, но, просыхая, меняли цвет: сначала в них зажигались одиночные рыжие искры, потом искр становилось больше, а потом такое начиналось сияние! Особенно если встать под лампочку – жар, огонь! Полина казалась себе принцессой, сказочной Златовлаской, а щербатая табуретка была ее трон. По-английски Златовласка – Голдилокс…

Мать на троне сидела неловко, поджимала ноги в растоптанных тапочках.

– Я понимаю, Полюшка, тяжело, неудобно, но вдруг поднимут цены или, там, не знаю… Неужели я так уж мешаю тебе?

Руки ее с выступающими темными венами так и ходили – хватались за сахарницу, за край стола, покрытого выцветшей потертой клеенкой. Невозможно было на это смотреть, и Полина отворачивалась к окну.

За окном сумрачные улицы, сумрачные дома и нет горизонта. Челябинск после телепередач «Наша Раша» стал каким-то не настоящим, а фольклорным городом – анекдотичным и страшным одновременно. «Челябинские бабки настолько суровы, что в автобусе им уступает место даже водитель!» Наверное, это они, бабки-ведьмы, наколдовали так, что не было в сумрачном городе ни зимы, ни лета, ни осени, а только два сезона сменяли друг друга: время, когда пыль, и время, когда грязь.

Сейчас, в феврале, грязь получалась от борьбы с гололедом. Крупным серым песком засыпаны все тротуары, и ветер-мусорщик гоняет по ним содержимое переполненных урн.

Мать в конце концов простудилась от этого ветра. Простудилась, осталась дома, но в кровати ей не лежится: идет на кухню, нечесаная, шмыгающая носом, в ночной мятой рубашке, наливает Полине чай, мажет маслом батон, смотрит больными глазами.

– Ну вот в чем ты ходишь? Ты же красивая девочка! Разве ты хочешь быть, как серая мышь? Давай-ка, пока ты ешь, я тебе платье поглажу.

Платье шерстяное, с длинными рукавами – мать, слава богу, помнит, что Полина не носит с короткими. Только вот цвет…