Не могу тебя забыть - Татьяна Алюшина

Владимиру Валентиновичу Беляеву с благодарностью за поддержку и понимание посвящается

Сложив на столе ладони и упершись в них подбородком, Юлька смотрела на улицу. Письменный стол, за которым она сидела, стоял возле окна, для лучшего освещения, да и думалось ей лучше, когда она смотрела на Неву.

В мире под названием Санкт-Петербург шел снег. Огромные хлопья метались за окном, послушные порывам ветра, — то в одну сторону, то в другую; когда ветер затихал, хлопья повисали в воздухе, как сплошная белая завеса. Юле казалось, что она слышит тихий шорох падающих снежинок.

Она не любила зиму. Сейчас не любила. Она была уверена, что зима — это время для обдумывания. В тишине и уюте теплой квартиры, в сумеречных, неярко освещенных комнатах, когда знаешь, что на улице холодно и неуютно-зыбко, надо обязательно сидеть в удобном кресле и предаваться осмыслению своей жизни, читать классиков, проецировать их мудрые мысли на себя и нынешнюю действительность.

Ничего обдумывать она не хотела, уж тем более — ковыряться в себе. Она столько всего передумала, что в голове что-то заклинило, какие-то проводки соединились не так, от чрезмерной нагрузки заблокировали умные мысли и правильные выводы, оставили только ставшую привычной, постоянной, как неизбежный холодный рассвет, боль.

Вчера они встретились с Карелией в кафе. Болтали обо всем, смеялись, как говорится — ничто не предвещало…

И вдруг Кара стала серьезной, задумалась, посмотрела куда-то вдаль, потом, переведя взгляд на Юльку, сказала:

— Ты живешь в странном мире. В мире, в котором ты не разрешаешь быть прошлому и не пускаешь себя в будущее, а потому у тебя нет настоящего. Такое случается с людьми, когда они переживают трагедию. Это что-то вроде анестезии, но обычно такое состояние длится несколько недель, может, пару месяцев. А ты зависла в нем надолго. Хватит, Юль, жить не живя, тебе надо двигаться вперед!

— Как? — беспомощно аукнулась Юлька.

— Как угодно, — правильно, неправильно, но вперед! У тебя такое яркое, жизнерадостное творчество, значит, в тебе есть внутренние резервы, силы, чтобы радоваться. Так реализуй их в жизни, а не только в своих проектах и картинах!

— Я попробую, — ответила Юлька, пытаясь уйти от неприятной темы.

— Нет! Ты не пробуй, — ты возьми и сделай! Прямо сейчас! Сядь в тишине, подумай, проанализируй, что мешает тебе идти вперед. Напиши, в конце концов, на бумаге! Напиши историю своей любви, честно, без оправданий, обвинений и желания приукрасить! Напиши, прочти и сожги к чертовой матери! Если не поможет, напиши еще раз, потом еще!

— Хорошо! — пообещала Юлька.

Карелия была права. Она была настолько мудрой, что Юльке казалось, Кара ясновидящая или экстрасенс, на худой конец — добрая колдунья. Ну, в самом деле, нельзя же быть такой красивой и мудрой!

У Юльки была черта характера, которая ей страшно мешала и часто осложняла жизнь. Если она что-то пообещала, обязательно делала, хоть трава не расти!

Тяжело вздыхая от необходимости исполнять данное ею обещание, Юля промаялась все утро, слоняясь из комнаты в комнату и оттягивая неизбежное. Потом села за свой рабочий стол и долго и тщательно наводила порядок на нем, разложила эскизы и наброски в аккуратные стопочки, сдула несуществующую пыль с поверхности, еще раз тяжело вздохнула и положила перед собой лист бумаги.

Девственно-белый лист лежал перед ней в ожидании, пугая своей притягательностью, словно поторапливал: «Ну, давай, напиши что-нибудь!»

«А что?» — спросила она себя.

Юля взяла ручку, посмотрела, задумавшись, в окно и решительно ринулась в эпистолярные излияния души, решив писать не раздумывая — все, что придет в голову.

«Каждому человеку на земле кажется, что его страдания, его боль, его любовь самые сильные, самые болезненные, и никто другой представить себе не может всей глубины переживаемого им. От этого мы в своих страданиях безнадежно одиноки.

Что мучает меня, что не дает жить и дышать во всю силу?

Обида? Непонимание? Или нежелание принять ту реальность, которая есть, стремление жить так, как я себе это придумала.

Любовь? Что от нее осталось, от моей любви?

Любовь обрастает мечтами, желаниями, надеждами, которые расцвечивают ее в самые невероятные краски, делая глубже, прекрасней, ярче! У меня были потрясающие мечты!

Господи! Какие красивые мечты были у меня!! Но они улетели разноцветными воздушными шариками в голубое ясное небо, постепенно уменьшаясь в размерах и, в конце концов, растаяв навсегда.

Семь месяцев назад, безнадежно махнув рукой, от меня ушла надежда.

Что осталось у меня?

Только любовь…

Безнадежная, неосуществимая, от этого голая и безусловная.

Просто любовь…»

Юлька бросила ручку.

— Не могу!

Она сложила ладони на столе, уперлась в них подбородком и посмотрела в окно на летящий снег.

Когда она увидела Илью в первый раз, было лето.

Замечательное жаркое дачное лето. Июль. Юльке было десять лет.

Каждый год родители снимали дачу в подмосковном поселке у одних и тех же хозяев. Большой дом был разделен на две половины — хозяйскую и ту, что сдавали дачникам. На их половине было четыре комнаты: две на первом этаже, две на втором, отдельная кухня и длинная открытая веранда. А еще они могли пользоваться всем огромным участком вокруг дома. Юлька обожала лето, дачу, поселок, своих дачных друзей, маму, папу, их друзей, хозяев дачи и собаку с прозаическим именем Жулька!

В мае она начинала по сто раз в неделю спрашивать родителей, не забыли ли они договориться с Ярцевыми о даче. После майских праздников ее друзья по даче начинали активно перезваниваться, договариваться о встречах и важных летних планах. Дней за десять до отъезда Юлька стала собираться, и в момент, когда все необходимые вещи стояли в коридоре, папа дал команду:

— Все! Выезжаем!

Юлька уже стояла у дверей и переминалась от нетерпения с ноги на ногу, как резвый молодой конек.

Самым страшным наказанием для нее было обещание родителей отправить ее на юг, к морю!

Когда ей было восемь лет, родители решили оздоровить ребенка и отправили ее в Крым, в пионерский лагерь. Никакие Юлькины слезы и мольбы не смогли повлиять на их решение. Какой-то знакомый врач настоятельно порекомендовал им такой летний отдых для дитяти, напугав всяческими ужасами о московской экологии. В те времена это понятие было еще не в ходу — и мало кто обращал внимание на состояние среды, но врач был продвинутый, впрочем, как и Юлькины родители.

У папы сердце обрывалось, когда Юлька стенала и упрашивала его не отправлять ее в этот лагерь.