Верные. Книга 1. Когда исчезли все люди - Кристофер Холт

Макс бегал по полю.

Ему было весело: вокруг высокая жёлтая трава и свежевскопанная земля, рядом ферма его хозяев. Псу здесь нравилось. Столько запахов! Грызуны, коровы, ромашка и тина – все эти ароматы били в чуткий собачий нос. Макс до упаду носился среди поникших стеблей травы, выбрасывая лапы далеко вперёд. До чего же здорово!

Вдалеке послышался смех. Хрустально-чистый, звонкий, переходящий в радостные крики… Это Чарли и Эмма, вожаки его стаи, – дети, которые всегда были рядом и играли с ним, когда он был ещё щенком. Он любил их, и они любили его.

Макс видел фигуры детей на горизонте, закатное солнце освещало их сзади, и тени от них тянулись вперёд. У пса в голове всплыло смутное воспоминание: вроде бы Чарли и Эмма должны быть где-то далеко, они уехали с родителями на каникулы. Но ему не хотелось думать об этом сейчас. Какая разница, когда оба вожака стаи здесь.

– Эй! – гавкнул Макс. – Я тут! Подождите меня!

Тени детей рассмеялись, смех эхом разнёсся над полем.

– Догони нас, Макс! – крикнул Чарли.

– Давай же, малыш! – вторила ему Эмма.

Макс ринулся вперёд со всех лап – даже мышцы заныли от напряжения. Однако, как он ни старался, приблизиться к детям не удавалось. Макс выгнул шею и посмотрел назад. Он увидел, что поле, ферму и амбар затянуло непроницаемой чернильно-чёрной тьмой.

Тьма переливалась волнами и шла рябью, словно вода. Тонкие струйки дыма спиралями взвивались вверх и превращались в грозовые тучи, а те быстро закрывали голубое, как яйцо малиновки, летнее небо.

Тьма расползалась во все стороны.

Макс повернулся к Чарли и Эмме. Скоро мрак поглотит и их тоже. Пёс поднажал, но едва ли он успеет добежать до детей.

Вдруг раздался громкий щелчок – уши Макса вздрогнули.

Небо взорвалось белизной, ослепило, обожгло глаза.

Нет, это не небо вовсе – на потолке загорелась лампа, возвестив начало нового дня.

Макс проснулся.

Макс резко поднял голову с холодного бетонного пола, заморгал, смахивая туман сна.

Он был один. Лежал, приткнувшись к смятому старому одеялу, в дальнем углу своей клетки – люди называли её конурой. Было тихо и холодно, желудок Макса урчал – беспрестанно, томительно, до боли.

Пёс так давно никого не видел, ничего не ел из своей миски и уже два дня как вылакал остатки воды из плошки. Изо дня в день он просыпался по щелчку таймера; на потолке загорались люминесцентные лампы; их гудение ударяло в уши прежде, чем свет ослеплял сонные глаза.

День за днём Макс ждал ветеринара – мужчину, который должен был о нём заботиться: наполнять едой миску, забирать у него плошку, потом подходить к раковине из нержавейки на другом конце подсобки и там наливать в его плошку воды.

Но ветеринар не приходил.

Прошло две недели. То есть Макс так думал, что две.

На первой неделе всё было нормально: ветеринар каждое утро появлялся в подсобке, поил и кормил Макса, а потом водил гулять на поле за ветеринарной клиникой, которая прежде была фермой, чтобы пёс побегал и размял лапы.

Конура Максу не особо нравилась, но он понемногу к ней привыкал. Раз в год Чарли, Эмма и их родители на время отъезда в отпуск привозили своего питомца в ветеринарку. Почему они не оставляли его на ферме, пёс не знал. При каждом посещении ветеринар щупал пальцами и колол Макса, поднимал его висячие уши и заглядывал в них, чистил ему зубы какой-то странной щеткой. Помощники доктора расчёсывали золотистую шерсть пса, выстригали запутавшиеся в ней репьи и колтуны. В конце концов Чарли и Эмма всегда возвращались, и всё приходило в норму – это делало жизнь у ветеринара сносной.

Но на этот раз случилось иначе.

По подсчётам Макса, люминесцентные лампы выключались шесть раз и включались семь с тех пор, как он в последний раз видел ветеринара. То есть семь дней Макс не выходил из клетки. Семь дней ничего не ел.

Язык и нос пересохли. Живот сводило от голода. Он совсем измучился.

И так стосковался в одиночестве.

В небольшой подсобке хватало места для четырёх клеток – таких же, как та, в которой сидел Макс. Каждая была размером примерно со шкаф в доме, где жила его семья; углы из железных трубок, а между ними натянута ячеистая металлическая сетка, чтобы посаженные внутрь животные не выбрались.

Во время последнего визита Макса к ветеринару в других клетках тоже сидели собаки. Кексик, лохматая лхасская апсо, день и ночь жалобно тявкала, что её новое место лишено всякого комфорта. Тенька, приземистый чёрный чау-чау, по большей части молчал и был погружён в себя. Ариэль, жилистая дворняжка, в основном лаял на Теньку, а в свободное время грыз и царапал пол у себя в клетке.

Но любимой соседкой Макса за все время его визитов к ветеринару была пожилая собака по имени Мадам Кюри. Макс называл её просто Мадам. Она была одного с ним размера и той же породы – лабрадор, только шерсть у неё была как ночное небо – чёрная с вкраплениями белых прядей. Пожилая лабрадорша отличалась мудростью и чувством юмора; за разговорами с ней дни пролетали незаметно.

Особенно нравилось Максу рассматривать блестящую золотую подвеску на ошейнике Мадам Кюри – три соединённых друг с другом кольца. Ни на одной другой собаке он не видел такого украшения. Его блеска не заглушали даже яркие люминесцентные лампы.

Мадам была с Максом до того самого дня, когда ветеринар перестал появляться. Однажды утром пёс проснулся и обнаружил, что соседняя клетка пуста – только дверца поскрипывала на петлях. Давняя подруга даже не попрощалась со своим соседом.

С тех пор все временные собачьи квартиры, кроме Максовой, пустовали.

Места в сетчатом загоне едва хватало, чтобы сделать несколько шагов взад-вперёд. Внутри ничего не было, кроме разодранного одеяла, на котором Макс спал – не лежать же на холодном бетонном полу, – пустой миски для еды, пластикового бачка с водой, откуда наполнялась его ныне пустая плошка, да клочков выпавшей шерсти, которая свалялась на полу в пыльные комочки. Раньше у Макса ещё был резиновый мячик, но однажды, почувствовав жестокий приступ голода, пёс разорвал игрушку на мелкие кусочки, и теперь они валялись вместе с другим мусором.

В дальнем углу Макс устроил себе уборную. В первый раз ему было очень стыдно справлять нужду в клетке. Со щенячьего возраста он был приучен делать это на улице.