Продавец "мини" и "макси" - Стенли Морган

Посвящение:

П., Д., Р., и особенно С., вопреки любовной помощи которой мне все-таки удалось написать эту книгу.

Стенание сладострастника

О, сколько свеженьких прелестниц

Высоких, полненьких и разных

Ласкает взор.

Увы, одно меня гнетет

Мне всех их не познать.

Нет,

Никогда мне всех их не познать.

Сочинил Расс Тобин на борту парома Ливерпуль — Нью-Брайтон.

Едва продрав глаза и увидев солнечный свет, я понял — денек должен выдаться на славу. Дело в том, что света вообще не должно было быть, во всяком случае, в это время года. Когда стоит январь, в моей выходящей во двор каморке в семь утра черно, как подмышкой у угольщика, да и во всех других отношениях — прошу прощения у дам — в ней точно так же. Порой, конечно, терпеть становится совсем невозможно, но выбора нет — открыв окно, я рискую замерзнуть насмерть, а ничто не прельщает меня меньше, чем перспектива откинуть копыта. Более того, я уже отчаянно опаздывал; это было само по себе довольно скверно, но в пятницу, в самый занятый день у Уэйнрайта — совсем непростительно. Виновник — ушастый Мики-Маус, ухмыляющийся во весь дурацкий рот, отбивая свои тик-таки, — красовался рядом на маленьком столике. Примерно раз в три месяца он откалывает одну и ту же идиотскую выходку — делает вид, что забывает прозвонить вовремя, тем самым сажая меня в лужу. Впрочем, я сам виноват. Следовало сто лет назад выставить негодяя пинком на пенсию и приобрести взамен новый будильник; у меня уже давно чесались руки сделать это, но всякий раз что-то сдерживало. Гнусный интриган находился у меня так долго, что избавиться от него было равносильно тому, чтобы слопать любимого кота.

Тем не менее, я решил отомстить, от души огрев бездельника по самой макушке, и, черт меня побери, в ответ он тут же разразился трезвоном, способным пробудить и мертвого — ровно на час позже! В восемь, блин, утра в пятницу!

Скакнув кузнечиком из постели, я рывком раздвинул шторы. Дьявольщина на дворе лил дождь! Как из ведра. С крыши соседнего дома низвергалась стена воды, которой позавидовал бы водопад Виктория. А из водосточной трубы, у которой оторвалась нижняя секция, водяной столб дубасил по земле, как отбойный молоток.

Пока я с упавшим сердцем наблюдал за разгулом стихии, дверь дома напротив распахнулась, и на пороге возник старый Мэтьюз — в зюйдвестке и высоченных сапогах, как заправский рыбак. Пинком растворив деревянные ворота, он попытался завести мопед, который был укрыт от непогоды старым макинтошем, но не тут-то было. Как ни старался бедняга Мэтьюз, как ни лупил он по педали, мопед заупрямился, как ледащий осел. Потом нога Мэтьюза соскользнула, и он пребольно ударился лодыжкой. Даже из моей клетушки было слышно, как выматерился старик, но сочувствовать ему я не стал — старый козел обожал плевать на тротуар, а я таких хамов на дух не переношу.

Впрочем, стоять и праздно наблюдать за злоключениями Мэтьюза мне было недосуг. Я нацепил халат, прихватил умывальные и бритвенные принадлежности, и выбрался в коридор.

Дом наш, Рейвенскорт — или Вороний двор, как его называют, — довольно большой и… Знаете, давайте обо всем по порядку — сперва я объясню, кто я такой, а потом вы сами смекнете, что к чему.

Итак, зовут меня Расс Тобин, мне двадцать два года, я белый и свободный, как ветер в поле. Уточнение: белый я, потому что наш кретинский климат не позволяет приобрести хоть мало-мальски приличный загар, а свободный… А кто, скажите, получая три фунта в неделю чистыми, не ощущал бы себя свободным.

Родился я в обалденно замечательной чеширской деревушке (которую, из опасения, что мои записки прочитает кто-либо из её семидесяти пяти обитателей, я назову просто Учертанакуличкинг), основными, да и единственными достопримечательностями коей являются пять трактиров — вы не поверите, но они называются "Корона", "Рыжий лев", "Пес и селезень", "Роза и венец" и "Плуг" — и потрясная церквушка двенадцатого века, заправляет которой одряхлевший викарий Гластонбери, пичкающий прихожан не менее потрясными двенадцативековыми проповедями на Пасху, Рождество и Поминальное воскресенье; в остальные дни вся его паства состоит из хора, звонарей и глухого сторожа.

Кажется, мне было уже десять, когда я осознал, что Учертанакуличкинг не самый райский уголок на свете. Боже, как я мечтал о крупных городах с населением в пятьсот или даже в шестьсот человек; мне снилось, что когда-нибудь я даже воочию увижу настоящий звуковой фильм, а не бесхитростные немые поделки, что крутил нам по воскресеньям Плешка Йейтс.

К счастью, мой отец оказался прозорливым человеком, настоящим гигантом мысли в стране дротикометающих, элепоглощающих, навозоразгребающих пигмеев. Он послал меня в среднюю школу.

Увы, деревенская жизнь успела наложить на меня свой отпечаток, так что гений из меня не вышел, но и на второй год меня не оставляли. Типичная серость, по определению учителя. А какого черта? Ум, как и все остальное понятие относительное; он зависит от окружения, в котором находишься.

Закончив школу, я понял, что перерос свою деревню. В течение каждого семестра она сжималась и сжималась, словно шагреневая кожа, а к моему шестнадцатилетию стала душить меня, как пластиковый мешок. Я отправился на поиски лучшей жизни, так и не осознав степени собственной серости, и попал в Ливерпуль.

Поначалу дела мои шли из рук вон плохо. Мне понадобилось немного времени, чтобы понять, что скучать и нищенствовать в огромном городе ничуть не менее угнетающе, чем скучать и нищенствовать в деревне. Да, разумеется, бесплатных развлечений в Ливерпуле хоть отбавляй, особенно, когда идет дождь — который, по-моему, идет там все тринадцать месяцев в году. Музей, картинная галерея, порт… Но от музеев и картинных галерей у меня болит голова, а после посещения порта во мне и вовсе зарождалось чувство неполноценности. При виде огромных лайнеров, державших курс на Канаду или на Соединенные Штаты, или даже на остров Мэн, я сразу вспоминал, что не в состоянии заплатить даже за билет на паром до Нью-Брайтона.

Виновата была, конечно, работа. Первые двенадцать месяцев я корпел, как проклятый, в крохотной комнатенке, которая горделиво именовалась конторой ливерпульского отделения компании "Тернер и сыновья — специалисты по перевозкам. Лондон, Ливерпуль и Глазго". "Переезжаете? Не волнуйтесь, обо всем позаботятся Тернеры. Не пожалеете!". Вы поняли, какой белибердой я занимался? Выписывал бесконечные счета, квитанции, ордера. А я, увы, прозрел только по прошествии года, когда уже ощущал себя стосорокалетним старцем.

Это было пять лет назад, а с тех пор я вкалывал на строительную компанию Уэйнрайта. За эти годы по славной реке Мерси, на которой стоит Ливерпуль, утекло много воды и всякого мусора, с каким можно довольно бесхитростно сравнить и мою жизнь. Нет, даже и не с мусором, а кое с чем иным, что не тонет. На букву "г". Вот каково мне приходилось.