Заговор - Джонатан Рабб

Маме и папе посвящается

Первая книга в долгу перед многими, но вот кому я обязан прежде всего:

Робу Розновски, Робу Тейту и Дэну Илишу за их проникновенное понимание первых набросков, но более — за их дружбу;

Питеру Шпиглеру и Марку Вайгелю, чьи познания в том, как работают рынки, бесценны;

Робу Каули и Байрону Холлинсхеду, чью мудрость советов может затмить лишь их ободряющая поддержка;

Дагу Герцу, который указал рукописи дорогу прямиком в «Уильям Моррис»;

Матту Бьейлеру из «Уильям Моррис», чьи увлеченность, весомость суждений и опытность обратили приобщение автора-новичка к издательскому миру в сущее удовольствие;

Кристин Кайзер из «Краун», которая превратила в наслаждение и процесс редактирования, и мое обучение мастерству написания художественной прозы;

профессорам Принстонского университета Энтони Графтону и Теодору Раббу, которые удостоили ученого взгляда опус «О господстве»;

таким персонам, как Макиавелли, Гоббс, Гегель и Милль, — истинным вдохновителям.

И конечно же, моей семье — они знают за что.

Трое управляют да один их блюдет — вот и получается четверо воров.

Старинная английская пословица

Сова Минервы расправляет крылья в сумерки.

Г. В. Ф. Гегель

Летом 1531 года солдаты Медичи, состоявшие на службе у Папы Климента VII, замучили до смерти неприметного швейцарского монаха Евсевия Эйзенрейха. А не открыл Эйзенрейх того, где находится некий манускрипт, простая рукопись.

Папа так и не нашел ее.

Блюститель

Волчий Лог, Монтана. 1998 год

Пелена лунного света, просочившись сквозь деревья, оттенила подлесок и жутким сиянием выбелила руки и ноги трех стремительных фигур. В чересполосице света они двигались быстро, юрко, беззвучно. Кусачий холод ночного воздуха впивался в кожу немногих неприкрытых мест на лицах, но времени думать о таких пустяках не было. Дорога. Выбраться на дорогу. Упругие молодые тела, закаленные часами обучения и упражнений, постигли науку отрешения от горячечного напряжения, уже охватившего все члены. После двухнедельных заморозков усыпанные сушняком лесные проходы превратились в затвердевшую массу из земли и корней, ступать по которой было не так-то легко, но и при этом беглецы показывали превосходное время. Еще минут десять, и они прорвутся.

Никто из троих, однако, толком не осознавал, что будет дальше, после дороги. Знали только, что окажутся одни, за оградой, далеко-далеко от почти идиллического мира, в каком они обитали последние восемь лет: места, где маленькие мальчики и девочки учились быть первыми во всем, одолевать самих себя, неизменно довольные тем, что составляют часть единого целого. Изолированные и окруженные такими же «равнообещающими», взращиваемые для некоей цели, некоей судьбы. Вот чему учил их старец, вот во что они сами верили. Воспоминания о жизни до Монтаны: о семьях, друзьях, местах — улетучились давным-давно. Все и вся им нужное всегда было здесь. У них не было причин заглядывать куда-то еще.

Причин не было до тех пор, пока троица не начала замечать кое-что за пределами отработанных команд, за пределами потребности в довольстве. Просто-напросто они, наверное, выросли. Маленькие девочки выросли и стали женщинами. Какова бы ни была причина, но они поняли, чего ожидает от них старец, чего он ожидает от всех. И это смутило, напугало их. Не желая больше принимать все беспрекословно, они повели между собой разговоры. Стали задавать вопросы.

— Не ваше дело спрашивать, — сказал он им тогда. — Ваше дело действовать. Это понятно?

— Мы не понимаем, — ответили они.

Наказание было скорым и суровым. «Доброе напоминание» — так он тогда это назвал. Но не дни без еды, не дни затворничества и побоев заставили их усомниться в мире, какой они знали с давних пор. Ни даже вовсе не прикрытый намек, что от них так или иначе избавятся, если у них опять пробудятся сомнения. Не ваше дело спрашивать… Ваше дело действовать — такой тогда он дал им ответ. Обособленность, донага обнаженная в единой фразе. А они все же пытались понять. Разве обособленность была всегдашним наказом? Разве в это учил он их верить? Нет. Они понимали: в этом не было ни вызова, ни побуждения к совершенству. Грубая угроза, и ничего больше.

И тогда они решили бежать.

Ушли сразу после полуночи. Каждая молча и неторопливо выбиралась из своего барака, пока все трое не сошлись возле ворот. Самая младшая, четырнадцати лет, сущий гений во всякой электронике, взяла на себя заботу о проволочных обманках: указание на ложное направление могло дать им достаточно времени, чтобы, перебравшись через ограду, укрыться среди деревьев. Тем не менее был момент, когда они едва не запаниковали: всего ярдах в двадцати от них появился охранник, именно тогда, когда два тонюсеньких световых лучика разъединились. Все девушки замерли, уткнувшись носом в прилизанную траву, но охранник проследовал мимо, не заметив трех распростершихся в тени фигур. Явно пригодились надежно укрывшие их черные рейтузы, свитера и капюшоны.

Первые минуты в лесу дались сравнительно легко. Несколько раз обдирали коленки, попав в незамеченные рытвины на земле, ветки со всех сторон впивались, царапая, в нежные щеки, зато они двигались — извилистая шеренга из трех человек уходила все дальше, пробиваясь сквозь яростно хлеставшую массу. Перемежающийся лунный свет помогал замечать рытвины, однако из-за него становилось легче заметить все. Один охранник на дальней границе лагеря — и, понимали беглянки, у них мало шансов на то, чтобы проскочить. Они то уповали на кромешную тьму ночи, а то и на плотную облачность как на прикрытие. Тут не повезло. Хорошо хоть дорога шла под уклон, помогая ускорять шаг.

Когда вышли на небольшую прогалину, последняя в троице услышала раньше остальных сначала отдаленный, а потом все более назойливый звук погони. На миг ей подумалось, что это эхо, однако модуляция отзвуков была неровной, а темп их нарастал с каждым шагом. Предупреждать остальных не имело смысла. Сами все слышали. Все трое как одна ускорили ход, дав больше воли рукам и ногам, хотя колени сводило от нагрузки. Внезапно вспыхнувшие лучи света заскользили вокруг по стволам деревьев; инстинкт подсказал девушкам пригнуться к самой земле, пробиваясь сквозь грязные ветки, нещадно хлещущие по лицам.

— Врассыпную, — шепнула шедшая впереди девушка, достаточно громко, чтобы остальные услышали ее.

Они уже обсуждали это несколько недель назад, поняли, что одной из них необходимо прорваться, объяснить, что творится в лагере. Лучшее средство для этого — в одиночку, раздельно. Они разбегались по очереди, не нашлось времени даже бросить друг на друга прощальный взгляд, не было даже места такой мысли. Дорога. Добраться до дороги. Спустя мгновения поверху прокатилась первая волна ружейной пальбы.