Железная роза - Брижит Обер

Над кофе в сером утреннем полусвете поднимался пар. Я сидел в темной кухне, держа чашку в руке. Утром, со сна, я, видно, плохо переношу резкий электрический свет и предпочитаю возиться в полусумраке. Метрах в ста напротив зажегся свет в кухне у Бренделей. За все четыре года, что я тут живу, я раза два, не больше, перекинулся с ними парой слов. И не потому, что испытываю к ним какую-то антипатию, просто лучше, если мои отношения с соседями будут ограничиваться самым необходимым минимумом.

Я взглянул на часы: семь. Опаздываю. Знай я, что меня ожидает, ей-Богу, не стал бы спешить, чтобы успеть вовремя! И может, даже сделал бы все, чтобы как-то вычеркнуть этот день… Но, увы, что бы там ни писали о вездесущности паранормальных сил, мне ни разу в жизни не удалось испытать на себе хоть какое-то, даже самое ничтожное проявление телепатии. И потому в совершенном неведении я был готов двинуться навстречу своей судьбе.

В проеме двери появилась заспанная Марта. Прядь черных волос свисала над ее темными глазами. Она улыбнулась мне, зябко запахнув красный шелковый халат, под которым было только нагое матово-белое тело. Я подал ей чашку кофе. Она пила его, задумчиво поглядывая на меня большими черными глазами. Марта после пробуждения напоминает мне потягивающуюся кошечку. Подавив зевок, она прищелкнула пальцами, вспомнив, что хотела мне сказать:

— Жорж, ты не забыл, что на обратном пути тебе надо заехать в чистку?

Я кивнул, допил кофе и встал. Марта протянула мне руки. Я наклонился к ней и поцеловал там, где больше всего люблю ее запах, на затылке за ухом, у самых волос.

— До вечера. Будь умницей.

— Тут ты можешь быть совершенно спокоен: мне нужно съездить к маме.

Мать Марты старая и больная. Живет она в пятидесяти километрах от нас в маленьком коттедже и категорически отказывается переселяться из него. Когда я в отлучке, Марта часто отправляется к матери, чтобы привезти ей продуктов и вообще просто побыть с нею. Ни дать ни взять, Красная Шапочка! Марта всегда была немножко необщительной. Я не знаком ни с какими ее друзьями. Впечатление такое, будто ее вполне устраивает жизнь, заполненная искусством, музыкой, книгами и мной. Она взглянула, как я застегиваю коричневый твидовый пиджак, оценила мою шелковую рубашку бронзового цвета и кашемировый галстук с неброским узором и улыбнулась.

— Для кого это ты так вырядился? Уж не для своей ли секретарши?

— У меня важная встреча.

— Я вижу…

Она скорчила недоверчивую и насмешливую гримаску, а я, подавив соблазн обнять ее, поскольку тогда бы уж точно опоздал, послал ей воздушный поцелуй и вышел в холод раннего утра.

Я нажал на кнопку, дверь гаража открылась, и я торопливо уселся в темно-синюю «ланчу». Подмораживало, потому я сразу поставил отопление на максимум. Ветровое стекло было покрыто изморозью, на обочинах лежал иней.

Живем мы не в Женеве, а в весьма шикарном поселке для избранных, стоящем посреди леса. Большие виллы, создающие иллюзию изолированности, при каждой бассейн, который сейчас накрыт брезентом. Марта очень любит плавать. А вообще к спорту у нее отвращение, и она никогда не сопровождает меня, когда я отправляюсь на прогулку или плаваю на байдарке.

После включения системы отопления привычно и противно запахло горелым, но запах этот скоро исчезнет. Из чащи, треща, вылетела сорока. Я нажал на кнопку и опустил на несколько сантиметров стекло, вдыхая полной грудью сырой, пахнущий лесом утренний воздух.

На полной скорости я подкатил к автостраде и выехал на нее. Вскоре показался дорожный щит с указателем поворота на двадцать второе шоссе. Туда, где находится резиденция «СЕЛМКО», компании, в которой я якобы служу. Большая импортно-экспортная контора, в которой я «состою» консультантом по международным вопросам. Это служит оправданием моим частым разъездам, причем без всякого графика. Во всяком случае это то, во что верит Марта и наши немногочисленные знакомые. У меня имеется пластиковая карточка с моей фотографией и удостоверение личности, почти что настоящие. А у Марты есть номер телефона, по которому она звонит, если у нее появляется надобность связаться со мной. По нему девица, состоящая у меня на жалованье, неизменно отвечает, что я вышел или нахожусь на совещании, и спрашивает, что мне передать. Всякий раз, прежде чем ехать домой, я отзваниваю ей.

Я спокойно миновал поворот на двадцать второе шоссе, а через полкилометра свернул на развилке к аэропорту. Семь двадцать девять. Опаздываю. Я включил указатель поворота и перестроился, чтобы попасть к паркингу № 2, где время стоянки ограничено двадцатью четырьмя часами. Схватив кейс-атташе, я почти бегом устремился к стойке регистрации билетов. Служащая, с жаром повествующая соседке о своих вчерашних развлечениях, механически улыбнулась мне, рассеянным взглядом скользнула по моему билету и протянула посадочный талон. Спустя пятнадцать минут я уже летел из Женевы в Брюссель.

Самолет совершил посадку в девять ноль четыре. На таможенные формальности времени ушло совсем немного, я нырнул в метро и ровно в девять пятьдесят пять вышел на Центральном вокзале. Я направился к туалету. Войдя, быстро огляделся вокруг. Макс уже был здесь, я видел его туфли под третьей дверцей. Мы назначили встречу на десять, и было точно десять. Я заперся в соседней кабинке. Переправил к нему под разделяющую нас перегородку мой чемоданчик, а он переправил мне свой. Я открыл его и не смог сдержать улыбки, прежде чем приступил к полному изменению своей внешности. Мой новый наряд — футболка в жирных пятнах, рваная куртка, выцветший парик, вязаная шерстяная шапочка, а также пластиковая сумка со всякой дрянью, в том числе с литровой бутылкой красного крепленого, — вмиг изменил меня до неузнаваемости. Я намазал лицо и руки грязным жиром, приклеил под нос пышные усы и нацепил непроницаемо черные очки. Затем разложил белую трость, трижды, как в театре, стукнул ею по полу и перепаснул чемоданчик Максу. Услышал, как открылась дверь, потом его шаги. Подождал, чтобы они как следует удалились, и тоже вышел. От моей одежды воняло скверным вином, и какой-то хорошо одетый тип с гримасой отвращения отшатнулся от меня.

В таком виде в десять тридцать пять я появился на Гран-Пляс. Немедленно отметил длинную расхлябанную фигуру Фила, который, покачиваясь, калечил на аккордеоне какой-то вальсок, терзая уши собравшихся на площади людей. Постукивая своей белой тростью, я неуверенной походкой приблизился к нему. Он окликнул меня радостным голосом профессионального пьянчужки, мы обменялись несколькими словами, после чего он отвалил, продолжая играть на аккордеоне. Ему нельзя было оставаться на площади больше получаса, полицейские начинали его гнать. Он оставил мне собаку. Помесь немецкой овчарки, вислоухая, с ошейником и поводком, как и положено собаке-поводырю. Я уселся у грязно-черного фасада, поставил рядом тарелочку для подаяний и под прикрытием своих непроницаемых очков принялся наблюдать за банком.