Гала и Элюар. Счастливый соперник Сальвадора Дали - Ирина Эренбург

Вжавшись пылающей щекой в подушку, Галя лежала без сна на жесткой полке вагона. Поезд уносил ее сквозь пелену падающего снега, прочь из Москвы, прочь из обыденного существования, прочь от скуки, пошлости, болезни. Ее сердце вторило стуку колес, заставляя пульсировать кровь в венах. Ей представлялось, как мать неспешно поднимается в ее комнату, останавливается на пороге, оглядывая скудно обставленное помещение с кроватью, письменным столом, шкафом, полным книг, и застывает в недоумении — на стене, где висят фотографии в деревянных рамках, сочными пятнами заплат зияют квадраты обоев. Мать подходит ближе, чтобы угадать, какие из фотографий старшая дочь взяла с собой в дальнюю дорогу, и вдруг замечает, что исчезли иконы. Вздох облегчения вырывается из ее груди.

— Храни тебя Бог, — шепчет она и осеняет себя крестом.

Своим внутренним взором Галя во всех подробностях видела, как жесткая складка материнского рта расслабляется, морщинки разглаживаются, линия плеч становится покатой, будто тяжелая ноша наконец-то сброшена. Галя всегда чувствовала, что для матери она была обузой, источником раздражения, непонятной, чуждой и оттого нелюбимой дочерью.

Сама же Галя давно поняла, что она — особенная. И не потому, что у нес были темные ночные глаза в тени густых, загибающихся к векам ресниц. И не из-за порывистых движений ее легкого тела. И даже не из-за двойственности имени — отец дал ей имя Елена, а мать звала ее Галей. Просто она видела, слышала, обоняла иначе, чем другие. То, что ее братьям, матери, отцу казалось обыденным, неинтересным, не стоящим внимания, для нее было целым событием, открытием — откровением. Она могла часами неподвижно лежать на кровати, вдыхать льющийся через распахнутые настежь окна запах чисто вымытой быстрым летнем дождем листвы и мечтать, глядя, как тени, тысячекратно перекрещиваясь, составляют причудливые узоры на потолке. Ее посещали видения, похожие на сны. Или сны, похожие на видения?.. Она пыталась рассказать матери о том, что для нее было важным: об эльфах, приходящих к ней, когда она закрывала глаза, о шелесте их крыльев. о голосах, приносимых ветром… Мать прерывала ее на полуслове, взгляд ее таких же, как у дочери, уходящих в черноту глаз становился колким, лицо каменело. Только один человек слушал ее рассказы с интересом, находил для нее нужные, ободряющие слова, одаривал мягкой, доброй улыбкой… Впервые Галя сделала для себя открытие: тот, кто не связан с ней узами крови, может быть ближе, понятней, родней.

Больше всех на свете она любила отчима, и Дмитрий Ильич Гомберг был нежен и ласков с нею. С того самого момента, как мать вторично побывала под венцом, Галя стала называть Дмитрия Ильича папой, и в ее документах значилось: Елена Дмитриевна Дьяконова.

…По задернутым шторам пробежали яркие вспышки света, вырывая ее из задумчивости. Ночная рубашка, больше похожая на одеяние монахини, сжимала ее девичью грудь, подол обволакивал, стягивал ноги, словно пелена тяжелой воды, западая между бедрами оттого, что она никак не могла успокоиться и вертелась на своей узкой вагонной полке.

Ее знобило, хотя вагон был хорошо натоплен. Ее тело помнило последнее крепкое объятие отца на перроне, ободряющее похлопывание по спине его большой теплой ладони, жаркий шепот:

— Запомни одно: ты моя красавица, ты больше, чем красавица. В тебе есть то, за что миллионы женщин отдали бы все на свете. И ты сильная. Ты даже не подозреваешь, какая сила кроется в тебе. Ты справишься со всеми трудностями. Ты чудесная девушка. Чудесная, удивительная, необыкновенная. Запомни это на всю жизнь.

Он взял ее за плечи и, не отнимая рук, отодвинул ее от себя, заставил посмотреть прямо в его лицо. Галя словно впервые увидела его глаза — серые, как московское небо, с проблесками еле уловимого орехового оттенка, добрые и ясные. И пока она смотрела на него, выражение его глаз изменилось, стало темнее и глубже. Словно мягкой пеленой окутал ее этот полный любви взгляд.

— Ты не такая, как все, — с силой выдохнул он, — запомни, ты — особенная.

От того, что он угадал ее непохожесть, Галя вмиг поверила его словам. И все, что дальше он говорил, воспринималось ею как заклинание, как молитва.

— Для тебя это путешествие — замечательный шанс познать саму себя, — убедительно говорил отец. — Как узнать, кем ты являешься на самом деле, кто такая, в чем твоя исключительность? Только наблюдая, сравнивая, анализируя. А для этого нужно выйти за пределы обыденности. Только через других людей можно узнать самих себя. Ты увидишь другие края, узнаешь иных людей, нежели ты привыкла видеть рядом с собой. Твои новые знакомые будут разными. Чаще равнодушными, глупыми, ненужными. Но будут и такие, что удивят тебя. Клавадель — интернациональное место. И это хорошо. Ты сможешь проверить свой немецкий. У вас в гимназии немецкий язык давали на уровне. У тебя будет прекрасная языковая практика. Наверняка в Клаваделе будут и французы. Узнаешь, хороши ли были уроки нашей Жюстины.

Отец подмигнул ей. Он подтрунивал над их служанкой. Средних лет простая женщина из швейцарской деревни серьезно относилась к своей роли учительницы французского языка для приемной дочери хозяина дома, московского адвоката Гомберга.

— Я уверен, болезнь уйдет, ты ее победишь. Сделай все, чтобы выздороветь. Пусть другие думают, что болезни стоит бояться. Бояться ничего не нужно. Страх разрушает больше, чем любые бациллы. Ты у нас смелая. Самая смелая девушка на свете. И самая красивая… милая, милая. — Он снова крепко прижал ее к себе. В объятиях отца Галя чувствовала нечто волнительное, как в полетах на качелях: захватывает дух, сердце стучит гулко, подкашиваются колени. Сердце ее бьется толчками, она теснее прижимается к отцу, кладет голову ему на грудь, стремясь поделиться хоть частичкой горячей благодарности, переполняющей ее душу.

Узкая ладонь опустилась ей на плечо — так просто и все же так неожиданно. Галя отпрянула от отца и встретилась с настороженным взглядом матери. Ее рука соскользнула с плеча дочери, мать пытается улыбнуться, но улыбка выходит напряженной, вымученной. Своим женским чутьем она угадывала, что в жарком, искреннем объятии — признание в любви по-настоящему близких людей. Насколько близких?.. Сердобольного отца и приемной дочери? Стареющего мужчины и юной, не знающей еще своей силы расцветающей женщины?..

Галя не осознавала, но чувствовала — в сердце матери поселилась ревность. Ревность женщины, у которой слишком многое осталось в прошлом, к своей так внезапно повзрослевшей дочери.

— Будь осторожной, береги себя, — сказала мать вымученно. — Слушай врачей, не простужайся. У Клаваделя наилучшая репутация. Ты знаешь, Дмитрий Ильич сделал все возможное, чтобы отправить тебя в дорогой санаторий. Говорят, в Швейцарии лечат хорошо, и воздух, и медперсонал, и врачи — самые лучшие. Ты не сомневайся, ты обязательно поправишься. Скорее всего, пребывание в санатории тебе предстоит длительное, может, полгода, может, год или больше. Сколько нужно… Ты знаешь, мы не богаты, но для тебя, чтоб ты выздоровела, Дмитрий Ильич продал свои ценные бумаги… Денег немного, но тебе должно хватить. Ты не сердись, что я не могу тебя сопровождать — Лиза еще требует много внимания, да и дом я не могу оставить. Мы едва нашли средства, чтобы тебя одну направить в санаторий. Зато самый лучший…