Рассвет - Генри Райдер Хаггард

* * *

— Эдмунд Оллиер[1]

* * *

— Эдмунд Оллиер

— Ты лжешь; ты всегда был лжецом, и ты всегда будешь лжецом. Ты рассказал моему отцу, как я потратил деньги!

— Даже если и так — что из того? Я должен был прежде всего позаботиться о себе. Ты забыл, что я здесь из милости, а ты — законный сын. Тебе ничего не будет, а меня он вышвырнет на улицу! — скулил Джордж.

— К черту твое лицемерие, это ты все забыл, слизняк! Да-да, это ты, видно, забыл, что сам просил меня принести деньги в игорный дом, что вытянул из меня обещание поделить выигрыш пополам — но чтобы играл я за нас двоих! Что, начинаешь вспоминать об этом, когда прошел целый месяц? Я освежу твою память. К твоему сведению, у меня намечается неплохая сделка, так-то! О, я знаю, что ты задумал: ты хочешь сыграть в «кукушку», добиться, чтобы «кузена Филипа» выгнали, а «кузен Джордж» мог занять его место в семейном гнезде! Ты прекрасно изучил слабости старика и продолжаешь настраивать его против меня. Думаешь, что останешься на старом месте, когда он умрет — ха! Уверяю тебя, ты дождешься этого даже раньше, чем думаешь — но сейчас, во всяком случае, я намерен вытрясти из тебя мои деньги!

Порывисто смахнув слезы ярости, выступившие в карих глазах, собеседник Джорджа продолжал наступать.

Филип — широкоплечий, крепко сложенный — даже в свои восемнадцать вполне мог стать серьезным противником взрослому мужчине; еще более грозным он выглядел в глазах долговязого лохматого молодого человека, сейчас забившегося в угол у стены, преградивший ему путь к отступлению.

— Филип, ты же не собираешься ударить меня, не так ли? Ведь ты же знаешь, что намного сильнее меня…

— О, да! Но если я ничего не добьюсь словами, то пущу в ход кулаки. Берегись!

— Филип, не надо! Я скажу твоему отцу…

— Скажешь отцу?! Разумеется, скажешь, не сомневаюсь в этом. Просто на этот раз тебе не придется лгать! — с этими словами Филип ринулся в атаку с мрачной решимостью, весьма неприятной для его тщедушного кузена.

Видя, что все пути к спасению отрезаны, Джордж издал столь пронзительный вопль, что даже спугнул дикого голубя, который ворковал с недавно обретенной подругой в листве дуба. Не ограничившись воплем, он стал сражаться, словно крыса, загнанная в угол — хотя и шансов на победу у него было столько же, сколько у крысы, вступившей в схватку с фокстерьером. Через несколько секунд его голова оказалась зажата под мышкой кузена, Джордж оказался полностью в его власти, и было весьма вероятно, что из этой схватки он выйдет изрядно побитым и истекающим кровью.

Позвольте не останавливаться на подробностях и сказать коротко: для Джорджа столкновение вышло болезненным, настолько болезненным, что он никогда об этом не забывал. Его носу больше не суждено было обрести свою прямизну. Все закончилось довольно быстро — хотя для одной из сторон время тянулось прямо-таки с неестественной медлительностью.

— Ну, думаю, на сей раз с тебя хватит! — заявил Филип, критическим взглядом окинув корчившуюся у его ног субстанцию; сам он в этот момент выглядел весьма привлекательно.

Его кудрявые черные волосы растрепались; они прекрасно оттеняли глубокие и живые карие глаза. Крупные и немного резкие черты лица сейчас оживлял огонь того приятного волнения, которое испытывают девять из десяти мужчин англосаксонской расы, когда они заняты убийством себе подобных или нанесением вреда живому существу. Кроме того, лицо это сейчас выражало чувство удовлетворения, поскольку справедливость восторжествовала; это было лицо человека, который, даже признавая, что действия его были слишком поспешны и слегка чрезмерны, все же верит, что поступил так исключительно из благих побуждений. Полные, четко очерченные губы слегка кривились — наполовину серьезно, наполовину насмешливо; в этой гримасе смешались врожденный юмор, презрение и даже отчасти — жалость. В целом мы можем отметить, что в момент свершения этой мальчишеской мести Филип Каресфут выглядел на удивление привлекательно.

— Ну, думаю, на сей раз с тебя хватит!

Внезапно по его лицу пробежала тень, наподобие той, что отбрасывает легкое облачко, пролетающее перед Солнцем; свет оживления угас. Удивительно было наблюдать, как изменилось — и не в лучшую сторону — лицо Филипа за столь краткий миг.

— Хорошенькое из этого выйдет дельце, — мрачно пробормотал он, а затем от души пнул распростертую и стонущую жертву. — Поднимайся, ты! Больше не трону. Возможно, теперь ты хорошенько подумаешь, прежде чем начинать лгать про меня в следующий раз… Хотя ничего другого, кроме лжи, от нищего полукровки, вроде тебя, и ждать не приходится. Какова мать, таков и сын!

Последняя фраза сопровождалась едким смешком — но именно она оказала решающее воздействие на Джорджа, который медленно приподнялся на руках, поднял голову и пристально посмотрел своему кузену в лицо.

Нет, вовсе не это изуродованное и залитое кровью лицо заставило Филипа резко отшатнуться — он слишком часто дрался в школе, чтобы пугаться небольшого кровопролития; кроме того, он-то знал, что его кузен вовсе не так уж серьезно ранен, всего лишь сбит с ног… нет, его ошеломило страстное, почти дьявольски злобное выражение лица Джорджа, которое не могли скрыть ни кровь, ни синяки. Однако Джордж не делал никаких попыток выразить собственный взгляд словами — и Филип чувствовал, что слова здесь бесполезны. Кроме того, он смутно понимал, что ненависть и злоба, с которыми сейчас смотрел на него человек, лежащий у его ног, носили куда более стойкий и концентрированный характер, чем у большинства людей. Филип был не очень умен — но один-единственный взгляд позволил ему проникнуть в самые темные уголки сердца его кузена, увидеть его сокровенные мысли, не прикрытые более никакой завесой. И того, что Филип увидел, было достаточно, чтобы кровь отлила от его лица, а в глазах появился страх…