Души. Сказ 2 - Кристина Тарасова

Я счастливая.

Так утверждали встречаемые на жизненном пути лица, что в последующем огорчали, подтрунивая над невидимым счастьем. И только один из знакомых залатал на сердце разошедшиеся швы. Предпринял попытку того.

Девочка услужливо интересуется, не нужна ли мне помощь. Помощь! Отворачиваюсь, оставляя робкое лицо без ответа. И себя оставляя с тревогой. Волнение капиллярами расползается по телу – бьёт по коленям и сводит где-то под грудью. Что там?

Я боялась.

Не этого ли я хотела? Несколькими днями ранее не ощущала ничего кроме «ничего», а ещё ранее – ничего кроме обиды. Когда над тобой берёт власть равнодушная тоска, начинаешь опасаться собственных мыслей. И прислушиваться к ним же. Но они гладкие, вычурные, полые. Недосягаемые пустоты, что издеваются над носителем черт, присыпая былой эмоциональностью и выгружая поперёк неё зияющий крест. Тебя страшит отсутствие страха. Сейчас же я вновь боюсь обстоятельств внешних, позабыв об ударах собственного сердца и ещё недавно ласкающего равнодушия.

– Простите, но Хозяин не велел называть имена, – говорит девочка.

Отмечаю её вежливое обращение. За день до этого подобные речи не смели касаться меня, а пренебрежительно-животный взгляд иных упирался в спину.

– Я принадлежу к слугам господина, имя которого также не велено называть, – не унимается юная особа.

Должно быть, пытается утешить или снять с себя кройки вины. Да…так и есть: не желает вражды меж слугой и хозяйкой. Хозяин же… – змея! – напоследок решил извести. Впрыснул яд и оставил на солнце.

– А если я велю отвечать и немедленно? Ослушаешься наказа госпожи?

Об этом зыбкий девичий ум не позаботился (не стал себя утруждать).

– Можешь не отвечать, – подвожу я и окидываю девочку спесивым взглядом.

А сама погружаюсь в приведшие к тому обстоятельства и, готова поклясться, слышу царапающий стены вой. Собственный плач: ненасытный, глубокий, глупый. В коридоре, меж спальными комнатами и красным балдахином, где в ночь до этого оказалась впервой. Ян не обманул – всё было впереди: и ад включительно.

Ману склонилась надо мной и, встряхнув за плечи, велела посмотреть в глаза. Ласковое «птичка» отпружинило с бордовых губ, бордовый отпечаток прижёг щёку.

– Ну же, птичка, – промурлыкала женщина. – Еще секундочку и заканчивай. Что за беда?

– Слезам нужны минуты, трауру – вечность, – сказала я и послушно поднялась.

– Он обидел тебя? – воскликнула Ману (лицо её приняло боевые очертания: нос насупился, губы сжались).

Я хотела утаить все эти переживания, но – кольнув единой мыслью – разрыдалась. Этого и достаточно. Соринки, смещающей на весах незыблемости чашу в иную сторону. Ты выдерживаешь пласты гнёта, как вдруг является соринка.

– Он обидел тебя, Луна? – аккуратно спросила Ману и после того уверено хмыкнула. – Моя ты девочка…

Вместо ответа я слабо кивнула.

Некоторые слова не могут быть сказаны, некоторые мысли не могут быть озвучены; и ответы на них – робкие, постыдные – являются вечными заложниками грустно-сложенных век.

– Бо! ну конечно…! – затрепетала женщина и обняла меня ещё раз.

Колючие дреды пощекотали плечи, а разгорячённая от волнения (оказывается! хотя повадки её внешне отстранены и безучастны) щека прижалась к моей.

– Вот я ему устрою… – вздохнула Ману и вмиг отстранилась. – Да, Луночка? Зададим этому Божку! Ты говорила Папочке? Немедленно, в кабинет!

Команда посыпалась за командой, мысль посыпалась за мыслью, и вот я уже волоклась следом за фигуристым женским станом.

Взахлёб умоляла Ману остановиться, но женщина по обыкновению своему не давала сказать ни слова. У кабинета я врезалась меж напористой женской грудью и закрытой дверью. И ещё раз попросила усмирить пыл, кинув неловкое:

– Это и есть Ян.

Поначалу женщина глянула на меня отстранённо – без понимания, но с провокацией, после – с осознанием и скупым осуждением, ещё дальше – с жалостью и тоской. Возможно, её раздосадовало, что я назвала Хозяина по имени. Возможно, это подбило её только в первые секунды, а следом – неловкое осмысление моих действ.

Ян и только Ян явился причиной солёных щёк.

– Он не любит слёзы, Луна, – сказала Ману и сделала шаг в сторону. – Этим ты ничего не добьёшься.

– Я не пытаюсь. Слёзы – лишь импульс.

– Для мужчин, птичка, слёзы есть ужас, замешательство и смятение. А для Папочки – призыв к отчуждённости и последующему наказанию. Мужчины принимают слёзы только вместе с просьбами о защите. Если мужчины виновники слёз – давись ими самостоятельно, Луночка. Не рушь пирамиду отношений. Никогда не ной мужчине, птичка, ибо мужчин жутко расстраивает, когда в отношениях ноет кто-то помимо них. Не досаждай Папочке, если не хочешь, чтобы стало хуже.

– Куда уж хуже? – в шёпоте ответила я, а кабинетная дверь отворилась: на нас взглянул герой беседы.

– Слушаю вас, девочки… – недовольно вздохнул он.

Лицо его за пару ночей постарело на пару лет. Многочисленные изъяны на коже особо отчётливо прорисовались, ожог по части лба стёк ещё больше, углубления под глазами почти разрывались от собственного веса. Я осмелилась предположить, что сам Хозяин Монастыря не скупился на слёзы. А мужские слёзы – априори – означают вой до изнеможения, проклятия самого себя и самого же себя бичевания. Женщины приглаживают щёки влагой по причине и без, мужчины же – от невозможности возможностей, слов, действ и.. искупления.

– Вы хотели чем-то поинтересоваться или готовите заговор? – равнодушно спросил Ян и поочерёдно пригладил нас своим взглядом.

Ощутила терпкий запах питья. Истина прорисовалась: всё стало ясно. Алкоголь – славный провокатор на обострение чувств (всё, что потаено и укрыто под покладистой кожей, предстаёт взору в величайшем объёме). А если Ян пил – и не пригубил раз-другой, а безропотно вылизывал бутылочное дно – значит причина тому была важная. Я надеялась, что причина носила моё имя.

– Ничего, Папочка, – кольнула Ману – непослушно, задиристо, без опаски наказания (а ведь, кажется, привилегии её каждодневно сползали на уровень обыкновенных послушниц). – Мы уже всё выяснили.

И женщина, быстро глянув на меня, увязла в коридорной топи. Я засеменила следом, но рокочущий голос за спиной велел зайти в кабинет.

– Вынуждена отказаться, Отец, – ответила я. Не глядя. Награждая собеседника вычерченным в глупо-открытом платье позвоночником: пересчитывай, Ян. – У меня дела.

– Дела твои контролирую я, как и твою возможность/невозможность отказываться и принимать приглашения, – ритмично отбил мужчина и острым взглядом упёрся в лопатки.