Австро-прусская война. 1866 год - Михаил Драгомиров

Борьба между Пруссией и Австрией началась не в 1866 г. и едва ли можно сказать, что она этим годом закончена. Пруссия выросла и растет за счет Австрии. Между ними вопрос победы или поражения есть вопрос жизни или смерти; при таком положении борьба может окончиться только с совершенным низложением которой-нибудь из них.

Эпоха Фридриха Великого была первым проявлением того роста Пруссии, который на наших глазах поставил Австрию на край гибели. Но обстоятельства благоприятствовали Пруссии и до того необыкновенным образом. Ей все пошло впрок: и тщеславие Фридриха I, деда Фридриха Великого, и скупость его отца, не говоря уже о его собственной гениальности, и, наконец, впоследствии, даже революционный погром.

Понятно, что одни счастливо сложившиеся обстоятельства не могли дать результатов, достигнутых Пруссией, если бы сама прусская раса не представляла сильных задатков на успех. Позволю себе отметить более резкие черты этой расы: в ней много есть такого, чего не представляет чисто немецкий характер. Отличительная черта пруссаков — это непоколебимая юношеская уверенность в своих силах и превосходстве, доходящая в сношениях с чуждыми элементами до полной бесцеремонности. Это непривлекательно, но дает большой шанс на успех, ибо, пока противник озадачен этим, приобретается возможность обделывать, между тем, свои дела. Это струнка чисто практическая, не свойственная немецкому характеру и объясняемая в пруссаках историческим путем: прусская народность возникла из немецкого выселка в землю чуждую; эмиграции[1] всегда составляются из людей энергических, которые получают тем более крепкий закал, чем в более трудной борьбе находятся с природой и людьми; в таком положении нельзя замечтаться, поневоле станешь практичным. Это — общий закон, применимый ко всякой эмиграции: верен он и относительно североамериканцев, верен также и относительно великорусского племени в ту эпоху, когда оно сформировалось на финском востоке и оттуда пошло на объединение России: та же непреклонная настойчивость в ассимиляции чуждых племён; та же удаль и способность рисковать во всех тех случаях, где этому риску не мешают свои же руководители. Если и есть разница, то разве только в манере, с которою та или другая национальность берется за дело.

К этим, если можно так выразиться, грунтовым задаткам на практичность и энергию присоединились два начала, способствовавшие развитию той и другой в высокой степени: разумею отношения в Пруссии к закону в гражданской жизни и лютеранство. Уважение к закону вошло в сознание пруссака, к какому бы он сословию ни принадлежал. Кому не известен анекдот о Фридрихе Великом с мельником? Кому не известна педантическая неподкупность прусских чиновников? Кому не известен порядок прусских финансов? Кому не известно, наконец, то, что военная повинность ложится на пруссаков более тяжелым гнетом, нежели на кого бы то ни было, а между тем страна процветает? Все это плоды одного и того же корня — чувства законности. Впоследствии увидим, что оно пригодилось пруссакам и на войне, ибо сознание воинского долга есть не более, как частное проявление того же чувства законности. Лютеранство заставило народ читать; а относительно масс безусловно верно то, что где больше читают, там больше и думают, масса же, сильная в мысленной работе, всегда будет бить ту, которая в этой работе слаба.

Исключения из этого закона могут иметь место в том только случае, если слабо развитая масса отличается запасом первобытной необузданной энергии и если она сталкивается с массой хотя и развитой, но не имеющей никакой энергии. Но у пруссаков развитие, вследствие сказанных условий, не исключило энергии. Они понимают очень хорошо его значение, и у каждого из них беспрерывно вертится на языке, что сила их заключается в интеллигенции и в том, что они не запутаны в долгах. И эти претензии на интеллигенцию, несмотря на то, что проявляются несколько, может быть, хвастливо, очень и очень основательны: в настоящую минуту едва ли многие из европейских государств могут похвалиться таким количеством даровитых людей, каким обладает Пруссия, начиная от Бисмарка и кончая его противником Вирховым.

Обратимся к началу борьбы между Пруссией и Австрией. Первый сигнал к ней подал Фридрих Великий, который отхватил Силезию под предлогом прав, выведенных при помощи натяжек. Затеялась война, окончившаяся тем, что Силезия перешла к пруссакам в 1742 г. и, несмотря на последующие войны, осталась за ними.

Из этих войн остановлюсь на кампании 1757 г., интересной потому, что она представляет во многих отношениях весьма большую аналогию с последней кампанией. Та же конфигурация театра войны, разграниченная между противниками Рудным и Судетским хребтами, отчасти тот же план вторжения, показавший, что потомки Фридриха не утратили завещанного им этим великим человеком понимания австрийцев. В 1757 г. Фридрих вторгается разом с четырех сторон в Богемию: двумя массами из Саксонии, по левому берегу Эльбы, двумя по правому — от Герлица и Глаца. Для двух левых масс, шедших по тем самым направлениям, которые избраны пруссаками в 1866 г., пунктом соединения было назначено пространство между Турнау и Гичином; то же видим и в прошлом г.

В 1757 г. смелый подход к неприятелю в разрозненных массах, по горным дефиле; в 1866 г. то же самое радикальное отступление от совета теории — не назначать пункта сосредоточения там, где нас может предупредить противник — и тот же успех этого блистательного по своей дерзости маневра.

Погром 1806 г. должен был, по-видимому, окончательно подорвать только что начинавшую усиливаться Пруссию; на деле же он принес ей энергическое пробуждение национального инстинкта, народную армию, обязательную для всех сословий государства военную повинность, освобождение крестьян, нравственный авторитет в Германии, в качестве государства, восставшего в ней первым против наполеоновского ига, и, в заключение, значительное территориальное расширена.

Войны начала нынешнего столетия привели и к другому, весьма важному для Пруссии, последствию: подняв ее авторитет в германском мире, они в то же время уронили авторитет Австрии; двуличное поведение последней в 1813 и 1814 гг. осязательно для всякого немца показало, в какой мере можно рассчитывать на нее, как на надежную представительницу германских интересов. А между тем, по венскому трактату, Австрия осталась официальной представительницей германских интересов, не имея прозорливости добровольно и заблаговременно отказаться от того, чего не была в состоянии за собою удержать. Нетрудно представить себе тот склад отношений, который должен был, вследствие этого, возникнуть между нею и Пруссиею. Он не замедлил обнаружиться при первых взрывах, бывших следствием реакции, которая налегла на Европу с низложением Наполеона.

Впрочем, прежде нежели дошло до открытой вражды, Пруссия делала попытки, и небезуспешно, утвердить мирным путем нравственный свой авторитет. К числу мер, наиболее к тому способствовавших, конечно, должно отнести таможенный союз. Но все подобные меры по необходимости должны были вести, в одно и то же время, и к расширению прав народа, и к стеснению прерогативов германских владетелей. Понятно после этого, что если Пруссия выигрывала в народном расположении, то вместе с тем она должна была возбуждать антипатию к себе в германских властителях. Эти последние душой и сердцем лежали к Австрии, которая по собственному своему составу видела спасение только в строгом консерватизме, а следовательно, должна была поддерживать его и в сопредельных землях.