Корректировщик. Где мы – там победа! - Георгий Крол

Отзвучали приказы командира по корабельной связи. Парадная форма, аккуратно сложенная, легла на свое место в рундуках. Команда заняла посты по походному расписанию. А для сводной роты морских пехотинцев наступил ожидаемый, но все равно приятный выходной. Целых пять часов до отбоя, а потом еще восемь до подъема. Можно почитать книгу в корабельной библиотеке или побренчать на гитаре в красном уголке. Можно даже, что вообще неслыханно, посидеть, да что там, поваляться на койке в кубрике.

И ничего, что февраль не самый спокойный месяц в акватории Черного моря. Ну, покачивает, так это даже к лучшему. Иначе находиться в кубриках было бы можно, а вот сидеть и лежать на койках уже нельзя. А так – на палубу выходить не запрещено, но и не рекомендуется. Одним словом – лафа! Для меня так вообще подарок небес. Завтра, когда БДК вернется на главную базу и отшвартуется у стенки, я сойду на берег, получу в штабе ОВРа документы и отправлюсь в Ленинград, где немедленно приступлю к учебе. Ведь я не просто сержант морской пехоты. Я – курсант выпускного курса Ленинградского высшего общевойскового командного училища им. С. М. Кирова.

Если подумать, этот последний год складывается для меня очень странно. Началось с практики. После первых двух курсов я ее проходил, как и все, на Балтике. А вот после третьего неожиданно повезло, и я попал именно туда, куда рвался – на Черноморский флот. Почему-то оттуда затребовали человека с хорошей парашютной подготовкой, а я, по примеру Кита, этим делом увлекался. Кит – это Никита Дубинин, мой старший товарищ, можно даже сказать брат – мы ведь с ним детдомовцы. Он как раз летом закончил Киевское ВОКУ.

Мы собирались встретиться во время отпуска, но не срослось. А все почему… Направили меня на должность замкомвзвода в десантно-штурмовой батальон 810-й бригады морской пехоты. Срок практики – две недели. Десять дней все идет обычно – разводы, занятия и так далее. А потом ночью батальон поднимают по тревоге, порт, погрузка – и мы уходим в поход. Через трое суток, уже в Средиземном море, на меня наткнулся комиссар бригады. Шороху было – жуть. Всех офицеров, от взводного до комбата, вызвали «на ковер». Вопрос один – как проморгали?

Ладно, тревога, погрузка – не до того было. Но ведь до Босфора еще была возможность отправить меня назад. А теперь? Как выразился комиссар:

– Пацан, трах-тибидох… через якорь, сейчас должен в отпуск собираться. Мамку, б… табидох, радовать, с батей водку пить. А он тут болтается, как не… рукав!

Ну, тут я влез. Руку к берету и докладываю, что я детдомовский и мне на учениях гораздо интереснее, чем в отпуске. Полковник замолчал, подумал и, уже остывая, поинтересовался:

– В училище хоть сообщили?

Комбат тут же доложил, что телеграмма готова, собирались подписать у начальства и отправить. На том и порешили. И я почти три месяца ходил в средиземке. Здорово было. Куда мы только не высаживались, даже на Крит! В процессе совместных учений, разумеется. В училище прибыл в октябре, и уж там гоняли так, что головы не поднять. Выпускной курс как-никак. Но комиссар бригады, как оказалось, меня запомнил. В январе пришел запрос на мое участие в новом походе – на Констанцу. Героический, хотя и неудачный, десант, отмечается каждый год. Как ни странно, начальник училища дал добро. Так я здесь и оказался. В программу входило все: и высадка десанта, и парад, и показательные выступления морпехов. В смысле рукопашный бой. Всего-то неделя, но устали все как сто чертей.

Что-то я сегодня ударился в воспоминания. В библиотеку не пошел, спустился в кубрик, думал, может, хоть высплюсь. Ага, щаз! Стоило лечь, в голову полезла вообще полная ерунда. Точнее, не ерунда, а совсем уж детские воспоминания. Например, почему друзья зовут меня не Сергей, а Юл. Между прочим, наша воспитательница постаралась, Мария Витальевна. В первом классе мы тогда учились. Вот через месяц она и назвала меня Юлом. И тут же пояснила: с одной стороны, я, как Юлий Цезарь – могу делать много дел одновременно. Но с другой – постоянно верчусь, как заведенный. Вот и буду теперь Юл. Наполовину Цезарь, наполовину юла. Так и приклеилось.

Потом, совсем уж не понятно почему, вспомнилась летняя поездка в Очаков. Вообще-то наш детдом лагерями не баловали. Все-таки мы были вроде как научно-исследовательское заведение. Хоть это и было жутко засекречено. Снилось нам всякое непонятное. Кому больше, кому меньше, но всем. А еще у нас всех были имя, отчество и фамилия, были дни рождения, но вот родителей не было. Вообще не было, нас находили в разных городах в течение нескольких лет. Прямо вот так – младенец, записка, можно сказать бирка, с данными, и все, больше никаких следов.

Пока мы были маленькие, то считали, что это так и должно быть. Потом, когда подросли, стали понимать, что у других есть какие-то «родители». И только в пятом классе мы их, родителей то есть, увидели. У одноклассников. Мне, кстати, и тут «повезло». Всех детдомовских одного возраста, а нас было одиннадцать, должны были записать в один класс. Но я, Сергей Яковлев, оказался в списке учеников двадцать шестым, а «…больше 25 не положено». Вот меня и определили в параллельный. В принципе я и не возражал, все равно в школу мы с ребятами шли вместе, из школы тоже.

Только через неделю Мария Витальевна обнаружила данный факт, когда проверяла дневники. У всех был 5А, а у меня 5Б. Был небольшой скандал, но дирекция школы настояла на своем. Особо светить нашу необычность не хотели, так все и осталось. Только вот близких друзей у меня так и нет. Одноклассники не сторонились, но и близко особо не подпускали, а наши – они скорее братья и сестры, а не друзья. Разве что Никита слегка выделялся, но это скорее сходство интересов – я тоже быстро понял, что мое место в армии.

Так вот! Особо нас в лагеря не возили, но после пятого класса как-то пробили поездку в Очаков. Там, возле городского пионерлагеря, выделили место. Много ли надо, если весь детдом – 27 детей плюс воспитатели. Что я хорошо помню? Как мы собирали палатки. Большие, на десять человек каждая. И они были ОЧЕНЬ старые. Пришлось натягивать три-четыре палатки на один каркас, чтобы хоть больших дыр не было. Еще в памяти отложилось, что на нашей территории росли акации. Уж не знаю, что за вид, но у них были огромные и очень твердые шипы. Сантиметров по пятнадцать в длину, а то и больше.

Вот мы эти иглы отламывали у основания веток, забивали в трубки, оставшиеся от лишних каркасов, и играли в индейцев. Как глаза друг другу не повыкалывали – не знаю. Мария Витальевна собралась эти «копья» отобрать, но до отбоя не успела, а ночью на наши палатки устроили налет соседи. Ну, пацаны из пионерлагеря. Их было раза в четыре больше, но против наших копий они не устояли. Утром наше прошедшее «боевое крещение» оружие все равно отобрали. А с «соседями» началась тихая война на море. Их пацаны подныривали и сдергивали с нас плавки. На наших девчонках развязывали купальники. А еще кидались медузами. Они на очаковских пляжах были мелкие, но все равно противные.