Старый гринго - Карлос Фуэнтес

Уильяму Стайрону, чей отец увидел меня в своем сне о Гражданской войне в Северной Америке.

Кто знает, что станется с твоими костями и сколько раз тебя похоронят?

Томас Браун

То, что вы называете смертью, это всего лишь последняя боль.

Амброз Бирс

Она чувствует себя очень одинокой и предается воспоминаниям.

За окном ей порою виделись мелькающие силуэты Арройо, луноликой женщины и старого гринго. Это не были призраки. Они просто оживляли свое прошлое, надеясь, что она сделает то же самое и присоединится к ним.

Но она это сделала лишь долгое время спустя.

Прежде всего надо было перестать ненавидеть Томаса Арройо, который сначала показал ей, какой она могла бы быть, а потом воспретил и думать, что она может когда-нибудь такою стать.

Он всегда знал, что она возвратится домой.

Но он позволил ей увидеть себя такой, какой она была бы, если бы осталась там, а именно этого никогда не могло случиться.

Ей надо было погасить свою ненависть к нему, и на это ушли многие годы. Рядом уже не было старого гринго,[1]чтобы ей помочь. Исчез и сам Томас Арройо. Том Брук.[2]Он мог бы дать ей сына с таким именем. Нет, теперь незачем думать об этом. Луноликая женщина вела его за собой к безымянной могиле. На Томасе Арройо поставлен крест.

С ней навечно остались только те мгновения, когда она, пересекая границу, оглянулась и увидела две фигуры: солдата Иносенсио и мальчика Педрито, а за ними, в завесе пыли — как ей теперь казалось, — молчаливо рисовались дни и часы, просившие ничего не забывать: она была в Мексике и возвращалась на свою родину, не умеющую помнить, а Мексика уже не с нею. Мексика исчезла навсегда, но памятливая пыль, упорно окутывая ее былыми часами и днями, неслась вместе с ней по мосту через пограничную реку,[3]по зарослям меските[4]и полям пшеницы, к равнинам и дымящимся горам, к большим глубоким и зеленым рекам, которые так любил старый гринго, — неслась с ней, пока она не оказалась в своей квартире в Вашингтоне, на берегу Потомака, на берегах Атлантики, в центре Вселенной.

Тут пыль рассеялась и сказала ей, что теперь она совсем одна.

И она стала вспоминать.

Одна.

— Старый гринго приехал в Мексику за своей смертью.

Полковник Фрутос Гарсия приказал поставить вокруг холмика фонари и быстро копать. Солдаты, истекавшие потом, голые по пояс, вонзили лопаты в жесткие корни меските.

Старый гринго. Так называли здесь человека, о котором сейчас упомянул полковник, а малыш Педро напряженно смотрел, как работают люди в ночной глуши. Ему снова привиделся пистолет, скрестивший свою пулю с серебряным песо, подброшенным в воздух.

— По чистой случайности встретились мы с ним в Чиуауа в то утро, и хотя он ничего не сказал, мы все поняли, что пришел он сюда, чтобы мы его тут убили — мы, мексиканцы. За тем он и явился. Потому и пересек границу как раз в ту пору, когда еще мало кто из нас уходил из родных мест.

Обрывками красных облаков летела над фонарями во тьму сухая земля с лопат.

— А вот им, гринго, на месте не сидится, — говорил полковник Фрутос Гарсия, — они всю жизнь переходят границы — и свои, и чужие. Вот и старик перебрался к нам, на юг, потому что перешел уже все границы в своей стране.

— Эй, поосторожней!

(«И эту границу, здесь, внутри?» — говорила американка, касаясь своей головы. «И эту границу, там, внутри?» — говорил генерал Арройо, кладя руку себе на сердце. «Есть граница, которую мы отваживаемся переходить только ночью, — говорил старый гринго. — Это граница, созданная различиями людей, нашими сражениями с самими собой».)

— Старый гринго нашел свою смерть в Мексике. И все потому, что перешел границу. Разве это не ясней ясного? — говорил полковник Фрутос Гарсия.

— А помните, как он пугался, когда ему случалось поранить бритвой себе лицо? — сказал Иносенсио Мансальво, солдат с узкими зелеными глазами.

— А как боялся злых собак, — добавил полковник.

— Нет, неправда, он был смелый, — сказал малыш Педро.

— А по мне, он был святой, — захохотала Куница.

— Нет, ему всегда хотелось, чтобы его просто помнили таким, каким он был.

— Осторожней, осторожней!

— Потом-то мы мало-помалу узнали его жизнь и поняли, зачем явился в Мексику старый гринго. Думаю, он правильно сделал. С первого дня не скрывал от нас, что очень устал, жизнь пошла вкривь и вкось, а мы его тут уважали, и он никогда не выглядел уставшим, и отваги у него было хоть отбавляй. Ты прав, парень. Он был даже слишком храбрый, себе во вред.

— Эй, осторожней!

Лопаты ударились в доски, и солдаты на минуту приостановились, отирая пот со лба.

Старый гринго любил пошутить: «Хочется поглядеть, метко ли стреляют эти мексиканцы. Мой труд кончился, и я тоже. Теперь мне нравится игра, мне нравится драка, я хочу посмотреть на нее».

— Да, смотрел он на все вокруг, как прощался.

— И семьи у него не было.

— Вот и бросил он все на свете и поехал к местам своей молодости: в Калифорнию, где раньше работал журналистом, потом на Юг Соединенных Штатов, где сражался в Гражданскую войну; потом в Новый Орлеан, где когда-то пил и гулял напропалую.

— Ох, мой полковник, все-то вы про него знаете.

— Не трожь полковника. Видишь, ему охота порассказать.

— А потом он приехал в Мексику. Семейная тяга. К местам, куда приходил и его отец — тоже солдатом, — когда они к нам вторглись, более полувека тому назад.

«Отец был солдат, сражался против голых дикарей и донес флаг своей родины до столицы цивилизованной расы ацтеков далеко на юг».

Старый гринго любил пошутить: «Хочется поглядеть, метко ли стреляют эти мексиканцы. Мой труд кончился, и я тоже».

— Этому мы не верили, потому как старик он был бодрый, молодцеватый, и руки у него не дрожали. А в войско моего генерала Арройо он попал из-за тебя, Педрито, ты дал ему зацепку, а он ее использовал с помощью кольта-44.