Энергия души - Алексей В. Мошков

Алексей Мошков

Энергия души

© А. В. Мошков, 2022

Пролог

В холодном беспросветном пространстве плывут безжизненные каменные шары. Некоторые из них еще сохраняют подобие атмосферы. А некоторые не утратили даже водоемов и растительности, если эти чахлые кустики, что ютятся в расщелинах скал, можно назвать растениями. Порою среди каменистых, испещренных трещинами и кратерами равнин можно разглядеть руины величественных городов и ржавые остовы машин, но чаще всего не видно ни малейших следов того, что когда-то в этих мирах обитали, страдали и строили мыслящие существа.

Странствующие миры безнадежно мертвы, и если даже лучи одного из бесчисленных солнц и скользят порой по их выдубленной окостеневшей шкуре, то не пробуждают к жизни ни одного цветка, не отражаются ни в чьих глазах, даже самых равнодушных. Согреваемые случайными встречными светилами миры наполняются лишь миражами прежней жизни, и тогда кажется, что на берега вновь набегают морские валы, облетает осенняя листва, грозовые разряды трепещут среди туч, но увы, это лишь волны зноя колеблются над песками бескрайних пустынь, создавая иллюзию, что не все еще здесь погибло.

Да, каждый мир подобен яблоку на ветвях Древа Жизни. Сначала образуется завязь — плотный узел материи, пронизанной творческой энергией будущей жизни. Завязь превращается в бутон, лепестки которого свернуты настолько туго, что нельзя отогнуть ни единого лепестка, не рискуя погубить весь цветок. Потом бутон раскрывается. Вся мощь созидания, все возможности, все озарения, которые когда-либо постигнут обитателей этого мира, высвобождаются в мгновенном всплеске. Начинают распеваться первые голоса, настраиваться первые струны, расправляться первые крылья.

Идут годы, и лепестки цветка безболезненно опадают, кружась в беззвучных потоках звездного ветра. Мир-бутон медленно, но верно превращается в мир-плод, наливаясь зрелыми силами. Бессознательная творческая энергия эволюции отливается в звонкую последовательность логической мысли. Возникают, достигают расцвета и угасают великие культуры. Обитатели мира слепо, на ощупь выбирают свой путь — совершенствовать ли им механизмы, достигая все более причудливых сочетаний металла, огня и камня, или следовать за природой, полагаясь на ее неизреченную мудрость.

Какой бы путь ни выбрали обитатели мира-плода, каждый из них обречен миновать период расцвета и зрелости, неизбежно приближаясь к упадку и гибели. Исчерпав жизненные соки, мякоть плода ссыхается и черствеет. Умирающий мир некоторое, порой весьма продолжительное время еще остается на ветви Древа Жизни, но потом удерживающая его плодоножка пересыхает, мир, от которого уже осталась одна сухая, бугристая косточка, срывается в бескрайнее пространство и начинает скитаться по нему среди роя себе подобных.

Если бы это скитание продолжалось вечно, вскоре все свободное пространство Вселенной было бы загромождено мертвыми мирами, но Хранитель Древа Жизни позаботился, чтобы этого не произошло. Навстречу рою погибших планет из непроницаемой мглы пылевых облаков выплывают мегавеликаны, рост которых измеряется космическими расстояниями, они вылавливают ссохшиеся косточки безжизненных миров горстями и складывают их в угольно-черные мешки из темной материи. Что мегавеликаны делают с омертвевшими мирами-плодами дальше, не ведомо никому, кроме разве что Хранителя, пославшего их.

Часть первая

Древо великана

Глава первая

Внутри погибшего гиганта

После заката пауки-людоеды унесли двух младенцев, которым не исполнилось и трех солнц. Город узнал об этом по истошному воплю их матерей. Однако никто не покинул своего спального кокона. Зачем? Кому придет в голову бросаться в погоню за коварными восьминогими тварями, чьи жвалы острее любых шипов, а укус смертелен. Даже хуже, чем смертелен. Укушенный несколько дней живет прежней жизнью: ест, пьет, охотится за прыгофруктами — но паучий яд постепенно расползается в его жилах, парализуя волю. Кончается это всегда одинаково. Однажды бедолага покидает Город и спускается в Гнездовья, где становится живым, но медленно и мучительно умирающим кормом для новорожденных паучат.

С новорожденными древолюдами пауки поступают иначе. И это гораздо страшнее укуса. Они растят их вместе со своим потомством, превращая в двуногих и двуруких пауков, стремительных и безжалостных людоедов, таких же, как их приемные родители. Симур знал об этом не понаслышке. Когда он родился, пауки похитили его брата-близнеца. И теперь где-то там внизу, у самых Корней, в сырых гроздьях Гнездовий обитал древолюд-паук, как две капли воды похожий на него, Симура. Из-за этого давнего похищения, о котором он и узнал-то лишь тогда, когда стал понимать речь, на Симура легло проклятие. Не настоящее проклятие, от которого отнимаются руки и ноги и мутится в голове, а древолюдская молва, наделяющая близнеца всеми чертами личности его похищенного брата.

Если бы не эта дурацкая молва, преследующая его по пятам, Симур был бы совершенно счастлив. Вот как сейчас, когда он проснулся с первыми лучами солнца, которые пробивались сквозь трещины в рассохшейся коре Города. Несколько минут Симур бессмысленным взором наблюдал за зелеными пятнами, что скользили по потолку и вспыхивали на липких капельках, янтарным бисером усеивающих каждую тычинку. Орхидеи-медоточцы продолжали свою работу даже после заката, неустанно превращая древесный сок, смешанный с росою, в сладкую патоку. К сожалению, ею питались не только древолюды, но и мухли, плотным зудящим роем кружившие под городским сводом.

Не покидая спального кокона, Симур схватил ветку, которая всегда висела у изголовья, и разогнал назойливых насекомых. Это движение окончательно развеяло чары сна. Хочешь не хочешь, а надо вставать и приниматься за повседневные дела. Симур выпутался из кокона, вытолкнул ставень смотрового лаза, ухватился за края и выбрался наружу. Он всегда так поступал, хотя полагалось пользоваться воротами, где стражи спрашивали всякого, кто покидал трухлявый тоннель Города, куда и зачем он направляется. Это было правильно, и Симур с этим не спорил, но после темного времени, проведенного среди миазмов гниющей древесины, ему хотелось глотнуть свежего воздуха.

Цепляясь за трещины в коре, Симур вскарабкался на городскую кровлю и с наслаждением вдохнул пронизанный лесными ароматами утренний воздух. Барабанная дробь, которую выстукивали птеродятлы, гулким эхом разносилась под зелеными сводами Верхних Крон, создавая неповторимый звуковой рисунок рассвета. Странно, что большинство древолюдов предпочитало жить внутри ствола гигантского дерева, корни которого когда-то, тысячи и тысячи солнц назад, не выдержали его тяжести и рухнули поперек Леса, застряв между другими стволами. Постепенно влажность и крохотные существа, невидимые глазу, размягчили древесину внутри ствола, и его населили далекие предки Симура и его соплеменников. Погибший гигант стал домом и крепостью для множества поколений. Он стал Городом.

Как-то