По законам звездной стаи - Георгий Ланской

Небо было серым.

Егор задрал голову и посмотрел вверх, надеясь найти в комковатых тучах брешь, но они спрессовались монолитом, угрожая пролиться дождем.

Егор поморщился.

К зданию столичной газеты нужно было ехать через весь город. Редактор накануне предупредил, что реальный шанс застать его есть только утром. Пришлось подниматься ни свет ни заря, трястись в маршрутном такси, пристроившись на неудобном месте за спиной водителя, бесконечно передавая деньги за проезд.

Москва гостям не рада. Манящие витрины, красивые авто, дорогие безделушки, вывески баров и ресторанов – это не для приезжих. Точнее, не для тех, кто подается в столицу за длинным рублем. Москвичи традиционно презирают «гастролеров», тщательно пряча собственную сиволапую биографию выходцев из захудалых провинциальных городков. Теперь они – москвичи, старательно тянущие звук «а» в словах…

Столица смотрела на людей сверху вниз, давила авторитетом высоток и шпилей: от Останкино до МГУ. Даже на лицах монументов, старых и новых, сквозило одно и то же выражение – высокомерного снисхождения к мелким букашкам, торопливо подбиравшим крохи царской жизни одного из самых дорогих городов планеты.

Надменность и спесь города, закованного в асфальтовые латы, сползала с лиц его жителей только в вагонах метро. Там, внутри мраморного склепа станций, великолепия социалистического пафоса, люди теряли облик подлинных москвичей в десятом поколении. Движения становились торопливыми, глаза воровато рыскали по углам. Но настороженность спадала, стоило только ввалиться в вагон и занять пустующее место. Если, конечно, повезет…

Миг – и бушующий в крови адреналин застывал, превращая кровь в вялотекущее желе. Миг – и колючие глаза подергивались мутноватой пенкой усталости…

Москва по утрам – проклятие. Два часа на дорогу туда, столько же обратно. Воздух влажный и липкий, словно сахарная вата. Каждая поездка – лотерея: получится ли занять «блатное» место в маршрутке рядом с водителем, не окажется ли сосед по метро вонючим бомжом, от амбре которого нет спасения, сколько ни утыкайся носом в надушенный «Диором» шарфик. В руках – томик детектива в мягкой обложке или «Известия». Для несерьезной публики – сплетни желтых газет с манящими заголовками: кто-то бросил эстрадную диву, и она ушла в запой, на другой странице – модный стилист, упорно считающий себя звездой, обматерил стюардессу. По мнению стилиста, «это было круто», челяди требовалось «указать место». В ушах настойчиво крутится мелодия из болтающегося на груди плеера, что-то там про запах бензина и дорогих духов. Певец надрывается, но даже его децибелы заглушает мягкий женский голос: «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – «ВДНХ».

Но выходить еще рано, можно подремать полчаса.

Утренние пассажиры похожи, как близнецы. Свежевымытые лица расплываются квашней, глаза мертвы, как у рептилий: когда встаешь в пять, мечтаешь только о сне, неважно на чьем плече. Утренние пассажиры молчат, у них еще нет сил на разговоры. Метро – обманка, крадущая твою жизнь. Два часа туда, два часа обратно, садишься в поезд на Кольцевой молодым, неоперившимся юнцом – выходишь седым, пыльным и никому не нужным старикашкой. Московское метро – монстр, скалящийся в улыбке.

В Новосибирске метро было другим: всего-то из двух веток, и не выглядело мавзолеем, где находят вечный покой усопшие вожди. Однако от этого новосибирский метрополитен не казался более живым. Суета, царившая в московской подземке, Егору даже понравилась. Расстояния совсем не пугали. Родной сибирский город был таким же вытянутым, с гигантскими провалами между остановками маршруток и автобусов. Новосибирск был джунглями – таежными. Островки сосен делали его уютнее, чище, и если бы не летняя мошка, заставлявшая всех от мала до велика мазаться репеллентами, он был бы великолепен. Москва же – джунгли каменные, как ни избито звучит эта фраза. Город, не верящий слезам и никогда не спящий…

Если, конечно, верить кинорежиссерам и диджеям.

Сидя в кабинете главного редактора, Егор почти не нервничал. Переживать по поводу работы не хотелось. Получится – хорошо, не получится – дело житейское. Есть еще пара вариантов, и, наконец, надежный тыл в лице папеньки. Правда, к нему так не хотелось обращаться…

Свое решение променять родину на столицу Егор принял еще в институте. Ежедневно возвращаясь домой из Академгородка, через сосновый лес, он мечтал, что после того, как получит диплом, уедет поближе к «цивилизации». В столице все сразу становились «звездами»: и никому не известный политик, и юная певичка, и даже одна очень яркая кавээнщица, удачно вышедшая замуж за такого же веселого и находчивого. Этот семейный тандем смешил людей с экранов вот уже несколько лет. Егор объявил матери о своем решении уехать в Москву.

– Отдохнуть? – не поняла мать.

Егор вздохнул.

– Работать, мама. Я хочу переехать туда совсем.

Мать, терзавшая спицами вязание, посмотрела на сына холодным взглядом. Зная Егора как облупленного, она даже не подумала возражать, ее поза говорила: «Ты все равно сделаешь так, как хочешь. Но я заставлю тебя пожалеть. Рано или поздно».

– Москва – большой город, – наконец, произнесла она. – Развращающий. Разве здесь тебе плохо? Ты можешь пойти работать на телевидение или в местную газету. На курсе ты был одним из лучших…

Казенность фраз отдавала холодом. Мать была слишком правильной, как будто провела в казарме всю жизнь, затянутая в сбрую портупеи. По сути, так и было. Больше двадцати лет мать отработала в школе учителем русского языка и литературы, прививая единственному сыну любовь к Цветаевой и Пастернаку. Получалось так себе. Чрезмерно живой Егор предпочитал приключенческие романы, а отнюдь не поэзию Серебряного века. Даже самой себе мать не решалась признаться, что в этом он пошел не в отца, а скорее унаследовал ее гены. Ведь в двадцать лет она с готовностью бросилась в авантюру, именуемую браком…

Супружество юной студентки пединститута и рабочего металлургического завода закончилось столь же стремительно, как и началось. Он, по слухам, закрутил роман с другой, а она, поплакав, гордо подала на развод, в глубине души считая себя не то Катериной из «Грозы» Островского, не то Анной Карениной – словом, персонажем трагическим, с надломленной судьбой. Годовалый Егор остался с матерью, присутствие в его жизни отца, неожиданно сменившего спецовку на пиджак и галстук бизнесмена, ограничивалось алиментами. Вскоре отец женился на другой и переехал в Москву. Контакта с бывшей женой не поддерживал, сына в гости пригласил лишь однажды, и как-то неубедительно, с днем рождения не поздравил ни разу – даже открыточки не прислал, хотя там, в Москве, купался в роскоши…

Егор отца не осуждал. Почему он должен винить почти чужого человека за нежелание оставаться в семье? В глубине души он и сам прекрасно понимал, что жить с такой женщиной, как его мать, невозможно. Наверное, она изменилась после развода, но почему-то Егору казалось, что брак родителей изначально был обречен. Мать всегда казалась Егору скучной, серой, навеки застрявшей в развоплотившемся совке. Рассказы о том, какой она была в молодые годы, казались Егору нереальными. Но сейчас, говоря о своем желании перебраться в Москву, он отчетливо понимал, почему фразы матери звучат так холодно и отчужденно.