Волчий камень - Александр Руж

За окнами Бельведерского дворца, одного из красивейших зданий восьмивековой Варшавы, вздрагивали и раскачивались языки пламени. Внутри, у витражей дворцовой залы, стоял, заложив руки за спину, человек лет пятидесяти в парадном мундире с орденами и, поджав тонкие маленькие губы, делавшие его круглое лицо немного кукольным, смотрел на зловещие отблески уличных пожаров.

Человека звали Константин Павлович Романов, и был он, ни много ни мало, вторым сыном покойного императора Павла Первого, бывшим наследником царского престола, а ныне наместником самой западной русской провинции – Царства Польского. Константин Павлович приехал в Польшу по поручению своего старшего брата императора Александра сразу после того, как, согласно решению Венского конгресса, часть Великого герцогства Варшавского отошла России. Александр назначил его командующим польской армией при первом наместнике – генерале Юзефе Зайончеке. Когда Зайончек умер, Константин Павлович сделался полновластным хозяином русских владений в Польше.

Властью своей он не злоупотреблял: строго соблюдал польскую конституцию и слыл правителем хотя и вспыльчивым, но честным и великодушным. Когда российский трон занял младший сын Павла Николай, Константин Павлович принял решение остаться в Польше навсегда. Назад, в «большую Россию», его уже не тянуло. Он обжился в Варшаве, ему здесь было уютно, к тому же, разойдясь со своей первой супругой, кобургской принцессой Юлианной, он женился на польской графине Жанетте Грудзинской, восхитительной красавице, которая была предана ему всей душой. Словом, Польша стала для великого князя второй родиной, а варшавский Бельведер – вотчиной, и он никуда не собирался отсюда уезжать.

Однако настали смутные времена, и все переменилось. Еще в конце двадцатых годов до Константина Павловича доходили тревожные слухи о том, что в Царстве Польском, Литве и Правобережной Украине создаются тайные масонские организации, готовящие военный мятеж с целью возвращения Польше государственной независимости. Слухи вызывали у великого князя раздражение, он им не верил. Какой мятеж? Польская провинция милостью Александра Первого получила такие права и свободы, каких не было в метрополии – петербургские свободолюбцы скрипели зубами от зависти, читая дарованную Царству Польскому конституцию. По твердому убеждению Константина Павловича, жаловаться полякам было совершенно не на что, жилось им сытно и спокойно. Ан нет – осенью 1830 года, на волне европейских революций, начались волнения и на берегах Вислы. Великий князь понял, что положение куда серьезнее, нежели он мог предполагать.

В подготовке восстания немалую роль сыграло католическое духовенство (вот и добубнились ксендзы, подумал Константин Павлович, стоя у окон дворца), а масла в огонь подлило известие о том, что русские и польские войска будут в скором времени брошены на подавление бельгийских повстанцев. В Бельгии творилось черт-те что: созданное пятнадцать лет назад Нидерландское королевство в одночасье разлетелось на куски. Вот тебе и Венский конгресс, вот тебе и Священный Союз народов… Нет теперь больше никакого Союза, одни бесполезные закорючки на гербовых бумагах, чья юридическая сила никого уже не волнует. Политическая утопия Александра рухнула, пережив своего создателя всего-то на пять лет. А коли так, то, по мнению Константина Павловича, ни к чему сейчас России вмешиваться в чужие дела – пусть французы с голландцами сами разбираются, что делать с мятежной периферией.

Мысли о Бельгии и новом европейском устройстве сразу выветрились из головы великого князя, когда промозглым ноябрьским утром к нему в Бельведерский дворец явился генерал Новосельцев, верный соратник со времен Заграничных походов, и с порога заявил:

– Дело плохо, ваше высочество. Волнения в войсках…

Этому Константин Павлович тоже не хотел верить. Он сам, лично, будучи еще в ранге командующего, выпестовал новую польскую армию, сделал ее образцовой. И что же – те, о ком он так заботился, повернут оружие против него, против России? Это не укладывалось в голове, и великий князь, исподлобья глянув на Новосельцева, недовольно буркнул:

– Померещилось, что ли?

– Никак нет, ваше высочество, – храбро ответил генерал (о вспыльчивом нраве сюзерена он знал не понаслышке, но дело было столь серьезно, что не до экивоков). – Имею сведения, что не сегодня завтра мятежники попытаются захватить резиденцию императорского наместника.

Захватить Бельведер? Константин Павлович фыркнул. Какой бред!

– Ты, Василий Панкратьевич, не выспался сегодня. Тут у нас, чай, не Франция.

– Так точно, не Франция, – ответил, не дрогнув, генерал. – Но бунтовать поляки умеют не хуже галлов.

– И что же ты предлагаешь?

– Объявить в Варшаве военное положение. Ввести в город дополнительные части и дать им приказ при малейших признаках беспорядков стрелять без промедления. Усилить сыскную деятельность. Установить личности заговорщиков и произвести аресты.

Меры были известные, и Новосельцев перечислял их без запинки. Константин Павлович слушал помощника с отрешенным лицом, а когда генерал умолк, вышел из-за стола и, засопев своим круглым, по-павловски вздернутым носом, произнес:

– На усобицу меня толкаешь? Хочешь, чтобы я подданных государевых в штыки? Нет уж! Никакой стрельбы не будет. Войска, какие есть, из Варшавы вывести сей же час.

– Ваше выс…

– Молчи! Бойни не допущу. Я с поляками пятнадцать лет душа в душу живу, их интересы отстаиваю. Не за что им на меня обиду держать, понял?

– Понял, ваше высочество, – выдавил Новосельцев. – Только есть у меня сведения…

– Вот что, Василий Панкратьевич, сильно смахивают твои сведения на провокацию. И смысл этой провокации в том, чтобы заставить нас сделать ход первыми – начать аресты, учинить погромы. Тогда-то и будет повод для мятежа.

Великий князь сел за стол и придвинул к себе чернильный прибор. По лицу его было видно, что решение он уже принял – окончательное и беспово-ротное.

– Никаких арестов. Никакой стрельбы. Будем ждать. Авось пронесет. Верю: поляки не осмелятся пойти на меня войной.

Так он сказал тогда и совершил страшную ошибку. Поляки осмелились – подняли в Варшаве вооруженное восстание. К Бельведерскому дворцу стали стекаться отряды бунтовщиков, Константин Павлович видел их из окон. Кольцо вокруг резиденции русского наместника стягивалось, а он все никак не мог поверить, что происходящее не грезится ему в кошмарном сне.

Накануне из Петербурга прибыл нарочный с пакетом от императора. Николай требовал доложить обстановку, спрашивал, не нужна ли помощь. Константин Павлович, поколебавшись, отписал брату, что помощь не требуется, все в порядке и лучше было бы понапрасну не трепать полякам нервы – пошумят и успокоятся. Великий князь понимал, что Николаю сейчас не до Польши – Россию в буквальном смысле лихорадило: началась холерная эпидемия, от которой погибли уже десятки тысяч человек. В народе распространились слухи, будто это лекари по злому умыслу сеют заразу. Еще летом Константин Павлович узнал, что в Севастополе при попытке выселить людей в карантинные лагеря взбунтовались матросы и мастеровые, был убит военный губернатор. Теперь же императорский курьер принес весть о том, что связанные с холерой беспорядки вспыхнули в Поволжье. В Тамбове пятитысячная толпа мещан разгромила больницу и захватила губернатора.