Ведьма и Вожак - Светлана Суббота

Каждая семья уникальна по-своему. Но если выбирать самую-самую, почти все наши друзья, не колеблясь, ткнут в нас пальцем.

— Эсфирь! Фира!

Это меня зовет папа.

— Иду, Степан Васильевич.

А так отвечаю ему я.

Всего в семье у нас — четыре сестры и ни единого брата, но папа не унывает. Бывший военный, занявшийся предпринимательством, он считает, что свое дело по наследству передаст именно сыну. Сыну, которого пока нет, но наследник, как водится, вот-вот грядет. Еще чуть-чуть поднажать.

— Как прошла встреча с китайцами? — строго насупив брови, спрашивает папа. На работе он старается держать со мной дистанцию и даже просит называть по имени-отчеству. Я — зам, на мне все коммерческие соглашения, и спрашивают с меня куда больше, чем со всех остальных, вместе взятых.

— Китайцы, Степан Васильевич. С ними всегда не просто. В этот раз трижды исправляли присланный договор, они любят «пропускать мелочи» в свою пользу.

— А почему у них имена на подписях такие странные?

— О, это уже традиция страны. Они всегда берут дополнительное английское имя, чтобы удобнее было в общении с иностранцами.[1]

— Странные какие. Ювэй Билли — как глупо звучит!

Насчет имен у папы особый пунктик. На заре отношений они договорились с мамой, что она рожает ему сына, а имя дает сама, какое хочет. В итоге вслед за Эсфирью мамин позитивный мозг породил Сару, Хаю и Рахель. От «звезды» до «овечки».[2]

Хае еще очень повезло. Когда она родилась, я была уже подростком и встала непреклонной горой между мамой и ЗАГСом, где имена заносили в скрижали истории. В итоге вторая моя сестра хоть и не стала в переводе «любимой», но до сих пор мне за это благодарна. «Ахува» — конечно, точное, но все-таки не самое благозвучное название для нашей жизни.

Бабушка-еврейка дала маме, урожденной Марине Александровне, полное право считать себя частью древнего народа, ведь «национальность передается по материнской линии».

В общем, все мы, четыре золотокосые белокожие сестры, хоть сейчас можем отправиться в Израиль. Бумаги есть, имена — нате вам. Я, например, Эсфирь Степановна Бузикова.

Кто усомнится в чистоте моей иудейской крови?

Отвечая на звонки, входящую почту, раскидывая задачи сотрудникам, я время от времени видела краем глаза небольшой темно-коричневый лист, одиноко лежавший на краю широкого подоконника.

Скорее всего, очередная рекламка, забытая добросердечной Зосей, моей секретаршей. Причем банальные скидочные буклеты не будили в девушке заинтересованности, а трепетала она от вещей необычных, волшебных, типа «выиграй миллион долларов, купив у нас панамку».

Я же предпочитала здоровый прагматизм. Еще подростком, с двумя торчащими косичками, отстучала я на печатной машинке первый договор нашей компании. И с тех пор везде нужна. Маме — помочь с маленькими сестрами, папе — с растущей компанией.

Жизнь и так подбрасывает мне чудеса в ежедневном шапито. И бегает Фира с высунутым языком, прыгая с тумбы на тумбу новых задач, совершая деловые подвиги. Тоже, на секундочку, волшебство.

Вздохнув, я выбросила неизвестный буклет в корзину.

Телефон разразился внезапной переливчатой мелодией, которую я когда-то очень давно поставила на входящие звонки мамы и теперь переносила в каждый новый аппарат, хоть какая-то неизменность в моей сумасшедшей жизни. Этого звонка я ждала сегодня с замиранием сердца.

— Фира, детка, я все!

Ох, как же я рада.

— Поздравляю, мама! Как себя чувствуешь? Кто родился?

Родители до последнего отказывались узнавать пол ребенка. И рожать мама предпочитала по старинке, без толпы родственников рядом, в том же четвертом роддоме, где когда-то появилась на свет я.

— Фирочка, солнце… У тебя родился брат. Пока. Я звоню папе.

И счастливо засмеялась.

Я резко выдохнула. Прислушалась к гудкам. На душе было звонко, радостно, но как-то опустошенно, что ли. Словно бежишь-бежишь и вдруг… прибежал. А куда дальше двигаться — неясно.

Я выровняла бумаги на столе, потом снова смешала их. Надо подхватывать папу, сестер, ехать в роддом, чтобы танцевать и прыгать под окнами. Теперь появились новые задачи. Помогать воспитывать брата, дать ему образование, которое так и не вышло получить самой, все самоучкой… Затем ввести его в курс дела, и передать компанию лет через двадцать, и, наконец, отдохнуть самой.

Двадцать три плюс двадцать… Сорок три года. Чем не возраст для начала новой жизни.

Я покрутила в руках коричневый квадратик. Пора звонить сестрам… Что?

Какой квадратик?

В моих руках оказался листок, очень похожий на тот, что я уже выбрасывала в корзину. Видимо, в раздумьях пальцы сами нашли его на столе. Только этот экземпляр уже не был пустым.

По центру вилась надпись:

Далее шел адрес и время…

Сеанс должен был состояться сегодня вечером, почти в ночь, идеально.

Глубокий вечер — практически единственное время, которое я могу посвятить себе. В это время я или слушаю маркетинговые курсы через наушники, или просто лежу и смотрю в потолок.

Потратить мой драгоценный вечер с собой на кинотеатр? Ну уж нет.

И я выбросила второй коричневый лист в корзину…

По дороге в роддом я заехала за сестрами. Средние запрыгнули первыми, а пятилетняя Рахель чинно уселась последней, водрузив на колени любимого пса Тузика.

— Все-таки предки добились своего, — рассмеялась Сара, она же Саня, хлопнув меня по плечу. Когда я занялась компанией, именно на ее хрупкие плечи свалилась помощь маме по дому. Боевая, веселая, она была вечным заводилой среди хулиганистых дворовых мальчишек.

С той поры вместо Сары к ней привязалось прозвище Саня. Но теперь-то, в девятнадцать лет, даже полуслепой не мог бы принять ее за мальчишку. Фигуристая, большеглазая успешная студентка журфака. И подросшие дворовые озорники бегали за ней уже с совсем другими целями.

Третья наша сестра, пятнадцатилетняя Хая, росла мечтательницей и книгочейкой. Вечно или в книжку уткнется, или, наоборот, активно печатает в своем ноутбуке.