Забирая дыхание - Сабина Тислер

Ночь была звездная. Когда он вышел на кормовую часть верхней палубы, то поймал себя на том, что рука машинально потянулась к нагрудному карману пиджака, где обычно торчали солнцезащитные очки, и невольно улыбнулся.

Еще двадцать четыре часа, и наступит полнолуние — на палубе было светло, почти как днем.

Нигде не было видно ни пассажиров, ни кого-то из экипажа. Он бросил короткий взгляд на часы. Двадцать пять третьего. Прекрасно. Это было время, которое он любил, его собственные звездные часы, отдых после тягот дня. И чего бы это ни стоило, он не мог пропустить столь драгоценный час тишины.

Какое-то мгновение он стоял у поручней, любуясь черным ночным морем, залитым белесым лунным светом. На воде была тяжелая мертвая зыбь, и пенные гребни волн, освещенные огнями корабля, искрились белым, почти ослепительным светом.

Он не мог вдоволь насмотреться на это.

Судовые двигатели работали спокойно и ритмично, круизный корабль рассекал воду, и этот шум успокаивал его, создавая ощущение защищенности.

Из палубных ящиков ближе к борту, рядом со спасательными шлюпками, он взял синюю поролоновую подстилку и уложил ее на шезлонг, который передвинул поближе к поручням. Здесь дул свежий ветер, которого он не чувствовал под защитой мостика, но это не мешало. Наоборот. В его городской повседневной жизни ветра не бывало.

Он улегся в шезлонг и посмотрел на небо. Он еще никогда так ясно не осознавал, что существует столь бесконечное количество звезд — даже в его ограниченном поле зрения в этой точке земли.

Ему надо было найти одну звезду, свою собственную. Одну, которая светила бы только ему, сопровождала его, где бы он ни находился. Которую он узнал бы, если ему удастся найти время и посмотреть на небо в Германии.

Он не был религиозен, однако этой ночью был благодарен небу за свою прекрасную, насыщенную жизнь, за покой, который ощущал именно сейчас, в этот момент.

Естественно, он был одинок, но так даже лучше. Гений должен быть одиноким. Вот только почему каждая его мысль не может быть передана грядущим поколениям? Его жизнь и его страсть были уникальными. Более подходящего слова не существовало.

Он глубоко вздохнул и сладко потянулся. Теплая дрожь абсолютной удовлетворенности пробежала по телу. Возможно, теперь он будет проводить на палубе каждую ночь.

В его голове звучала мелодия, и он задумался над тем, что это за песня, когда услышал лязг тяжелой металлической двери, которая закрывала выход на прогулочную палубу.

Он невольно вздрогнул и моментально пришел в ярость из-за этой неожиданной помехи.

То был хорошо выглядевший мужчина, врач, который за завтраком ел только фрукты и окружал заботой свою беременную жену так, словно она была смертельно больна.

А теперь он среди ночи пришел на палубу. Один. Без жены.

Врач коротко кивнул ему и остановился у поручней.

«Надеюсь, он не станет заговаривать со мной, — подумал он. — Это самое последнее, чего я хочу и что мне нужно». Кроме того, он разрушил картину драгоценного одиночества на борту.

Его возмутило то, что мужчина посмел стоять там. Это была эстетическая проблема.

Врач как-то странно, неуверенно ухватился за поручни, пошатнулся и начал блевать в море.

Это было отвратительно.

Больше он ни о чем не думал.

Он поднялся с шезлонга, подошел к молодому врачу, которому все еще было плохо, не говоря ни слова, нагнулся, схватил его за ноги, приподнял и, словно мешок, перебросил через поручни.

Через секунду или две он услышал, как тело упало в воду.

Это его уже не интересовало. Он даже не посмотрел ему вслед, просто повернулся и снова улегся в шезлонг.

Постепенно к нему возвратился покой. Он закрыл глаза, наслаждаясь этой чудесной ночью.

Берлин, июнь 2009 года

Существовало множество вещей, которые Матиас не мог терпеть до смерти, и одной из них был ранний подъем. Для этого он просто не был рожден. Баста. Конец дискуссии.

Еще будучи маленьким мальчиком, он очень любил поспать, и в воскресное утро его невозможно было поднять с постели. К ужасу матери, которая тоже любила выспаться, он вместо завтрака являлся только к обеду. Школу он ненавидел прежде всего потому, что занятия начинались в восемь утра, и по этой причине ему тринадцать лет приходилось просыпаться в половине седьмого. Может быть, он с удовольствием ходил бы в школу, если бы занятия в ней начинались в обед; может быть, он стал бы лучшим учеником и не сидел бы на большинстве занятий, погрузившись в мечтания и дрему; может быть, у него даже были бы друзья и счастливое детство. Тысячу раз «может быть». Но так уж получилось, что все вышло по-другому.

Он с треском провалил выпускные экзамены, потому что письменные и устные экзамены начинались в восемь утра, а в это время Матиас просто еще не просыпался. Даже тогда, когда это было очень нужно. Лишь для того, чтобы положить конец вечным причитаниям матери и чтобы она оставила его в покое, он попытался сдать экзамены еще раз, однако снова безуспешно. Тогда ему все окончательно надоело, и он бросил школу.

Он просто был ночным человеком. Не таким, чем все остальные. И этим он даже гордился.

В отпуске он опускал жалюзи, спал целыми днями и только с наступлением темноты выходил на улицу. Такая жизнь была великолепна! Отдых в чистом виде.

В это утро он проснулся, как полагал, относительно рано. Было всего лишь несколько минут двенадцатого, и он не чувствовал себя отдохнувшим. Но он знал, что не удастся поспать еще пару часов, потому что уже в пятнадцать часов у него была назначена встреча с неким доктором Герсфельдом, менеджером электроконцерна, который искал жилье для себя, жены, сына и дочери в Берлине. Деньги играли в этом поиске незначительную роль, однако семья до сих пор не достигла согласия в том, что для них лучше — вилла с садом или же представительский пентхаус. Матиас подготовился к долгим колебаниям. Он ненавидел людей, которые не в состоянии принять решение.

С помощью пульта дистанционного управления он приподнял изголовье кровати, чтобы для начала прийти в себя. Почти каждое утро, пока он лежал, у него побаливала голова, но боль исчезала, если посидеть минут десять. С помощью второго пульта он открыл тяжелые, прошитые с двух сторон шелковые гардины. Ему нравился шум, с которым гардины, шурша по паркету, расходились в разные стороны, но, когда дневной свет заполнил комнату, он с легким отвращением закрыл глаза.