Синий билет - Софи Макинтош

Все началось с распределения наших судеб – словно мы были шариками в детском бильярде. Это был год полового созревания, когда девчонки начали падать в обморок и бурно расти.

Зайдя в кабинет врача в моей поликлинике, я заметила, что вся стена испещрена метками роста, похожими на следы от мух. Моя затерялась среди массы чужих.

– Выпрямись, выпрямись, – приказала врачиха. И стукнула меня по руке линейкой. – Смотри вверх! Что ты видишь?

«Пыль на обоях, доктор». Но этого я не сказала. Она делала пометки на моем теле. Мне было щекотно, и я ежилась. Она обернула тонкой тканью кончики моих больших пальцев.

– Перестань грызть ногти, – сказала она. И что-то написала у себя в журнале – может быть, «Неспособность к заботе о потомстве».

Когда мне исполнилось одиннадцать лет, отец купил мне серого мохнатого песика, чтобы я тренировала сердце. «Беги быстрее!» – кричала я ему, когда он от меня отставал. Это была любовь.

Холодный свет. Пауки выползают из серебряных паутинок в оконных рамах. Там, за пределами дома, таится моя судьба. Мы с псом бежали к ней вместе. Мне нравилось зарываться лицом в его колючий мех, хотя, наверное, у меня была аллергия на собачью шерсть. Вполне возможно, что и болела я из-за любви.

Надо пить побольше молока, если хочешь ускорить процесс, советовали мне опытные девчонки в туалете на переменках, пока мы втирали бальзам в обветренные губы. С ними этого еще не произошло, но они откуда-то все знали. Ешь животный и растительный жир, уверяли они. Мы открывали все краны и разбегались на уроки.

За ужином я набрала полную ложку сливочного масла и неторопливо его съела. Отец посмотрел на меня и ничего не сказал. Я зачерпнула еще ложку. Облизала ее.

«Опасайся своих желаний» – гласила надпись на стене в поликлинике. В тот год я прочитала ее раз пятьсот. Я сидела на оранжевом пластиковом стуле в коридоре и болтала ногами.

На протяжении учебного года девчонки уходили одна за другой. И никаких прощальных тортиков, никаких заявлений. Когда очередь дошла до меня, уже почти никого не осталось. В классе были только я да пара девчонок и несколько мальчишек моего возраста, мы целыми днями водили карандашами по страницам, умножая и вычитая, запоминая формулы.

Я никогда особо не верила в концепцию свободы воли. Когда мне было четырнадцать, я месяцами жила в терпеливом ожидании будущего. Я часами сидела на желтом кафельном полу в отцовской ванной, прижав колени к груди, словно надеялась одной лишь силой мысли заставить свое тело скорее повзрослеть. Мне ничего не доставляло радости, за исключением того, что каждое событие моей жизни приближало меня к взрослости, к этому ярко сияющему горизонту впереди. Казалось, чтобы его достичь, надо проплыть по реке грязи, впадающей в безбрежный океан. «Преодолей это», – написала я на обороте школьной тетрадки. Моя личная мантра. Я почувствовала себя продвинутой из-за того, что обрела мир с самой собой. Ясное дело, я ничего не знала.

Обо всем этом я поведала доктору Дж, изможденной бледной даме, в чьем кабинете была испещренная пометками стена. Содержимое наших взрослеющих мозгов было зафиксировано на пленках в ее архиве, где среди всего остального хранились истерики бесчисленного количества девочек-подростков, ожидавших своей участи.

«Чем в последнее время был занят твой ум?» – спрашивала она, и я всякий раз говорила одно и то же, а именно: «Он вообще ничем не занят», – что зачастую было чистой правдой. Я крепко спала, после школы гуляла по лесу с отцовским ружьем, ища взглядом шевелящихся в траве кроликов, правда, я никогда не стреляла, когда была одна. Меня умиляли сосновые шишки и стихи, я плавала, сколько положено, в спортивно-развлекательном центре с другими девчонками-сверстницами, а потом шла домой по унылой проселочной дороге, окаймленной зелеными кустами.

В тот год на моих бедрах появились длинные красные полосы – странно! Кожа растягивается, объяснила мне врач. Ты будешь высокая. В тот момент я ей не поверила. Когда мне выпадало свободное время, я молилась о том, чтобы поскорее пришли первые месячные. Я молилась природе, молилась мокрой траве и солнцу, чтобы это случилось. Мамин медальон ждал меня в ящике отцовского комода. Он был там не заперт, но пуст. Мама лежала в могиле на сером кладбище за городом. Ее билет, вероятно, лежал с ней в гробу. Я не спрашивала.

Отец повел меня в ресторан. Это была моя первая партия игры во взрослую жизнь, и сыграла я так себе. Черствые пустые рогалики. Три я слопала сразу. Потом приняла печальные грибочки в спагетти-карбонара за улиток и не смогла их взять в рот. «Неженка!» – обозвал меня тогда отец, немного разозлившись. Он заказал вина, и я глотнула капельку – но не более. От вина у меня защипало язык. Отец научил меня раскручивать вино в бокале и разглядывать «ножки» на стенках. Это как гадание на чайных листочках, пояснил он. Я заглянула в бокал с вином и увидела свое будущее. Оно жило на дне бутылки.

Допив все вино, отец поднял пустую бутылку и заглянул в нее одним глазом, как в телескоп. Видишь? Он засмеялся, но я не спросила, что обещает будущее.

Ей бы хотелось, чтобы ты вынула синий билет, сказал мне отец, пока мы ждали счет, но не стал уточнять. Мне не хотелось выглядеть дурой и спрашивать его, о чем это он, поэтому я кивнула. И только потом, уже в кровати, перед сном, я поняла, что он говорил о маме.

Он был слишком молод, чтобы стать отцом. По выходным к нам в дом заваливались его друзья, пили пиво и разглядывали меня. Они играли в карты, но я не знала, во что. «Раз-два, раз-два! – кричали они нараспев, выбрасывая карты на стол. – Еще по пивку!» Я лежала в темном коридоре на животе, там, где они меня не видели. Мне хотелось смотреть, но самой оставаться невидимой. Для меня это было самое главное. Хотя в четырнадцать лет этого еще не понимаешь. Но теперь-то я понимаю.

Чуть позже, в кинотеатре, я водила кончиками пальцев по краю пакета с попкорном. Рядом со мной сидел мальчишка. Я почувствовала, как он протянул руку в мою сторону, как будто плыл. Его рука двигалась в воздухе вверх и вниз, пока не коснулась меня. Рука нащупала мое плечо, потом мою грудь. Я позволила руке лежать там без движения. Фильм кончился. Рука отдернулась. Мальчишка ушел прежде, чем я успела его разглядеть.

Тогда туалет для девочек в школе уже почти всегда пустовал. Никто не оставлял краны открытыми.

Однажды я заметила, что мой серый пес раздался и стал бегать совсем медленно. Выяснилось, что это девочка. А потом она легла, и из нее стали вываливаться маленькие слепые существа, попискивающие и розовые, похожие на сердечки. Отец куда-то их дел. То ли выпустил в лес, то ли раздал по знакомым. Я решила поверить в такой вариант.

Много лет спустя, глядя на свой живот, я думала о моей собаке. Да, внутри кто-то сидел. Сомнений никаких. Я тоже буду медленно ходить. Я тоже лягу на землю. На холодную землю. Однажды голубым утром.