Тощие ножки и не только - Том Роббинс

Алексе д'Авалон, Джинни Раффнер и их розовым туфелькам посвящается

Мессия придет тогда, когда станет никому не нужен.

Франц Кафка

Это конец света, насколько мы понимаем (и поэтому мне хорошо).

Группа «Ар-И-Эм»

Это комната с обоями Матери Волков. Провинциальный мотельчик, который лично вы полагали фолклорным изобретением, сельского, безвкусного, пейзанского толка.

В этой комнате – будь вы христианин, араб или еврей – появился на свет ваш самый мудрый предок. Линолеум под вашими ногами – священный линолеум. Снимите, пожалуйста, обувь. Совсем недавно линолеум натерли воском из жира шершня, возвратив ему прежний блеск. Ходить по нему босиком – сущее удовольствие. Ничего, если у вас носки дырявые.

В этой комнате родилась ваша музыка. Обратите внимание на пришпиленную к стене барабанную кожу. Она пришпилена к обоям Матери Волков над угловой раковиной, в которой заблудшая жена стирала свои шелковые трусики, разглядывая их в неверном голубом свете неоновой вывески «Мест нет», подозрительно подмигивающей в жидком, скользком свете зари.

Что это за комната? Это комната, где олений рог фигурно взрезал тыкву. Это комната, где сливные трубы утоляли жажду лунным светом. Это комната, где мох постепенно заглушал сокровища, последним добравшись до рубинов. Здесь прослушивались сигналы с усиков-антенн насекомых. Просто поразительно, как часто их сигналы были направлены к звездам.

Даю подсказку: это комната, где был спрятан Раскрашенный Посох, где Раковина лежала, завернутая в священный папирус. В этой глиняной комнате любовники, подобно змеям, сбрасывали с себя старую кожу. Теперь-то вы припомните эти обои? Язык этих обоев? Кровавые розы Матери Волков, которые вибрировали там?

Однако хватит этого безумного лисьего тявканья. Вы прикатили сюда на лесном «кадиллаке», хотя, если послушать вас, давно разучились управлять автомобилем. Вы припарковались между бассейном и рядом почерневших черепов. Вы, конечно, знаете, что это за комната.

Это комната, где Иезавель подкрашивала себе веки трагическим блеском истории, где Далила осваивала на практике лицензию косметолога. Это комната, в которой Саломея сбросила свое седьмое покрывало, танцуя танец наивысшего постижения, демонстрируя тощие ножки и все остальное.

* * *

Стоял ясный день самого начала весны, когда отступают холода и вот-вот готова распуститься верба. Новобрачные пересекали всю страну из края в край в огромной жареной индейке.

Индейка лежала на спинке, как и подобает жареным индейкам, добровольно подставив грудь под нож. Ее короткие ножки застыли в некоем игривом положении, из которого при желании нетрудно было перевернуться и вновь встать на ноги. Однако, поскольку полноценных конечностей у индейки не было, данное предположение, естественно, представляется одновременно бессмысленным и смехотворным и лишь подчеркивает уязвимость ее нынешней позы.

Однако, несмотря на свою патетическую ущербность, жареная индейка – или, вернее, исполинская ее копия – лежа на спине передвигалась по шоссе со скоростью шестьдесят миль в час, то есть гораздо быстрее и дальше, чем продвигается к вершинам успеха в подобной же позе любая юная амбициозная актриска.

Индейка, поблескивавшая боками в робком сиянии мартовского солнца, являла собой свадебный подарок, преподнесенный женихом невесте. Вообще-то говоря, истинным подарком невесте было само создание индейки, сам феномен ее существования. Более того, именно факт появления этого чуда природы пред очами расчувствовавшейся по сему поводу избранницы и способствовал заключению брачного союза. Раскроем секрет – жених, чье имя было Бумер Петуэй, использовал индейку для того, чтобы обманом заковать в цепи Гименея невесту по имени Эллен Черри Чарльз. Во всяком случае, именно об этом – о том, что ее обманули, – и думала Эллен Черри спустя неполную неделю после свадьбы, с грустью наблюдая, как индейка вбирает в себя сельские просторы через ветровое стекло и выдувает через зеркальце заднего обзора. Менее чем через неделю после брачной церемонии, которая, судя по всему, отнюдь не обещала стать залогом грядущих десятилетий матримониального блаженства.

Некоторые браки заключаются на небесах, подумала Эллен Черри. Мой брак заключен в Гонконге. Не иначе как к нему приложили руку те самые люди, которые изготавливают резиновые отбивные для собак, которые можно купить в отделе для домашних любимцев в любом универмаге «Кей-Март».

* * *

Пересмешники – истинные артисты птичьего царства. То есть хотя птахи эти и способны исполнять собственные песни, но, будучи от рождения наделены самыми разносторонними из всех способов пернатого самовыражения, не желают бездумно следовать правилам природы. Как и всем художникам, им самой судьбой уготовано преобразовывать действительность. Волевой, смелый, изобретательный пересмешник, не связанный никакими правилами, которых слепо придерживаются все остальные, собирает обрывки птичьих мелодий то с этого дерева, то с того поля, присваивает их, помещает их в новый и неожиданный контекст, заново создавая из одного мира мир совершенно иной. Например, в Северной Каролине слышали, как пересмешник в своем десятиминутном выступлении слил воедино песни тридцати двух разновидностей птиц, подарив миру виртуозный концерт, не служивший никакой практической цели, и тем самым его вполне можно отнести к сфере чистого искусства.

Подобное искусство творил и пересмешник, затаившийся в зарослях кизила и сирени близ Третьей Баптистской церкви в Колониал-Пайнз, одаривая «Создателя ликующими звуками». А в это же время внутри самой церкви – прямоугольном кирпичном строении в георгианском стиле – несколько сотен свежевымытых, хорошо упитанных представителей рода человеческого занимались – нет, отнюдь не созиданием, а разрушением. Полнейшим разрушением. В восточной части центральной Виргинии, там, где находится городишко Колониал-Пайнз, весна вступала в свои права гораздо быстрее, чем на Далеком Западе, по бескрайним просторам которого жареная индейка уносила на восток Бумера Петуэя и его молодую жену. В Виргинии уже распустилась верба; ее примеру, напоминая мучимых запором эльфов, силился последовать кизил. Уже успели дать побеги нарциссы, на прочих разновидностях флоры набухали и лопались почки. Птицы – не только пересмешники – натянули сети своих трелей от верхушек деревьев до изгородей; пчелы и прочие насекомые пробуждались после зимней спячки, потревоженные сиреной собственного, не узнанного ими и пока что еще слабого жужжания. Подставляя весеннему солнцу бока, мир природы пребывал в процессе возрождения и обновления, как будто намеренно бросая тень сомнения на достоверность проповеди, что в эти мгновения завершалась в стенах церкви.

– Господь подал нам знак, – вещал проповедник, стоявший на облицованном дубом подиуме. – Господь подал нам знак! Это было, если угодно, предостережение. Слово, адресованное мудрым. Он дал детям своим хорошо понятный знак, слова, начертанные огромными черными – а может статься, и золотыми – буквами. Вполне возможно, что знак этот светился неоном. Каким бы он ни был, нет никаких сомнений в его предназначении. Господь поместил свой знак прямо перед лицом своего любимого ученика Иоанна, а Иоанн, будучи праведником, Иоанн, будучи мудрецом, не моргнул глазом, не стал чесать голову, не стал задавать лишних вопросов. Святой Иоанн не стал звонить по телефону своему адвокату и просить юридического истолкования господнего знака. Нет, Иоанн прочел его, записал и передал человечеству. Вам и мне.