Золотая пыль (сборник) - Генри Мерримен

Английский писатель Генри Сетон Мерримен – один из представителей блестящей плеяды авторов, незаслуженно забытых у себя на родине и почти незнакомых нашему читателю.

О его жизни известно очень немногое. Виноват в этом сам автор. Человек непритязательный и скромный, Мерримен никогда не раскрывал подробностей своей биографии, не давал интервью, а незадолго до смерти даже настоятельно попросил родственников и знакомых никогда не публиковать материалов о его личной жизни. Он придерживался твердого мнения, что писатель, как представитель мира литературы, должен быть известен читателю только по своим книгам.

Неизвестна даже точная дата рождения писателя. По одним данным, Хью Стоуэлл Скотт – таково было настоящее имя человека, который писал под псевдонимом Генри Сетон Мерримен, – родился в городе Ньюкасл-апон-Тайн в 1862 году (по другим данным, в 1863 г.). Его карьера началась непримечательно: работал в семейной фирме «Генри Скотт и сыновья», был морским страховщиком в компании «Ллойд». Однако в 1888 году он решил взяться за перо. Результатом стал роман «Юный Мистли», книга если и не ставшая бестселлером, то явно привлекшая внимание к молодому автору.

С тех пор Мерримен неустанно пишет. Тесно связана с творчеством оказалась и другая его страсть – страсть к путешествиям. Он объехал половину мира, и живые впечатления от увиденного быстро переходят на страницы его романов. Наделенный даром к языкам и любознательностью, писатель любил наблюдать жизнь страны изнутри: бывать в провинциальных городках, общаться с людьми, читать только местные газеты и книги. Путешествовал он много, и зачастую не один – нередко компанию ему составлял его друг Стэнли Уаймен, также выдающийся писатель, автор историко-приключенческих романов.

Приходилось Мерримену бывать и в России. Визит этот состоялся еще до того, как он взялся за перо, и наложил глубокий отпечаток на автора. Ему глубоко запала в душу огромная, удивительная страна, населенная страдающим народом. В нескольких его произведениях действуют русские герои, но непосредственно России посвящен роман «Сеятели», вышедший в 1896 году. Многие критики считают эту книгу лучшей среди всего творческого наследия Мерримена. И уж во всяком случае, она вызвала наибольший общественный резонанс. Вскоре после выхода «Сеятелей» российская цензура запретила перевод этой книги и ввоз на территорию Российской империи, что только подхлестнуло интерес читателей, в том числе и выезжавших в Европу русских.

Особую любовь питал автор к Франции и истории эпохи двух Наполеонов: Первого и Третьего. Наполеоновским войнам посвящен роман «Гвардеец Барлаш» (1903), который сам автор почитал вершиной своего творчества. К загадочной и трагической фигуре Наполеона III и временам Второй империи Мерримен обращался не раз – «Золотая пыль (1899), «Беспокойный остров» (1900) и, вышедший уже посмертно, роман «Последняя надежда» (1904).

Первые годы наступившего XX века ознаменовали пору творческого расцвета Генри Сетона Мерримена. Но трагическая болезнь безвременно оборвала его жизнь – он умер от приступа аппендицита в 1903 году в деревушке Мелтон на востоке Англии, во время работы над очередной книгой. За свою короткую карьеру автор успел создать восемнадцать романов и сборников рассказов, и российский читатель вправе рассчитывать на более обширное и глубокое знакомство с литературным наследием этого неординарного, интересного и очень талантливого писателя.

Александр Яковлев

Александр Яковлев

ИЗБРАННАЯ БИБЛИОГРАФИЯ Г.С. МЕРРИМЕНА

«Сеятели» (The Sowers, 1896)

«В шатрах Кедара» (In Kedar's Tents, 1897)

«Золотая пыль» (Dross, 1899)

«Беспокойный остров» (Isle of Unrest, 1900)

«Гвардеец Барлаш» (Barlasch of the Guard, 1903)

«Последняя надежда» (The Last Hope, 1904)

Несколько детей сидело на ступеньках Мариенкирхе в Данциге: дверь храма была отперта. Церковный сторож, Петер Кох (в будние дни просто слесарь), сказал им, что в церкви не будет больше никаких богослужений. Он даже настолько проболтался, что попросил их уйти. Вследствие этого они, конечно, остались.

В действительности же за высокими ставнями Мариенкирхе – собора, выстроенного из красного кирпича в великие дни Ганзейского союза, – происходило бракосочетание.

Толстая торговка рыбой переступила порог и шепотом спросила у Петера Коха, указывая на новобрачную:

– Кто это?

– Младшая дочь Антуана Себастьяна, – ответил сторож, кивая на дом, стоявший по левую сторону Фрауэнгассе, где жил Себастьян.

Этот кивок был в высшей степени многозначителен, потому что Петер Кох жил за углом, в малой Шмидегассе, и, конечно… чисто по-соседски интересовался теми, кто пьет молоко от одной с ним коровы и покупает вместе с ним дрова у одного и того же жида.

Торговка рыбой задумчиво посмотрела вдоль Фрауэнгассе, где все дома имели разные крыши и не менее трех этажей. Она показала на дом под номером тридцать шесть с каменной балюстрадой у широкой веранды и коваными железными перилами с обеих сторон ступенек, которые вели на улицу.

– Они учат танцам? – спросила она. Кох снова кивнул головой, угостившись понюшкой табаку.

– А он, отец?

– Он пиликает на скрипке, – ответил сторож и посмотрел на корзину с рыбой с видом человека, не желающего вдаваться в дальнейшие подробности, ибо слесарь – столь же надежный хранитель тайн, как и нотариус.

Бракосочетание тянулось долго и не отличалось торжественностью. Через открытую дверь не было слышно органа и хора, а только чей-то одинокий протяжный, монотонный голос. В северных странах требуется для согревания сердец что-нибудь большее, чем праздничный звон колоколов. Там торжества отмечаются хорошей пищей и вином, прилично потребляемыми при закрытых дверях.

В сущности, над Данцигом нависла туча. Эта туча, величиною не больше ладони, поднялась на Корсике сорок три года тому назад. Она отбросила тень на всю Францию, распространилась на Италию, Австрию, Испанию и добралась даже до далекого севера – до Швеции. И теперь она висела над Данцигом, самым крупным из ганзейских городов, над свободным городом Данцигом. Данцигу никогда не приходилось доказывать, что он поляк или пруссак, швед или подданный короля. Он был просто Данцигом, что равносильно в наше многословное время тому, когда своим адресом имеешь только название, обозначенное на карте.