Духовидец. Гений. Абеллино, великий разбойник - Фридрих Шиллер

Фридрих Шиллер

Духовидец

Карл Гроссе

Гений

Генрих Цшокке

Абеллино, великий разбойник

Издание подготовили

Р.Ю. ДАНИЛЕВСКИЙ, С.С. ШИК

ФРИДРИХ ШИЛЛЕР

ДУХОВИДЕЦ

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ГРАФА ФОН О***

Фридрих Шиллер (1759—1805)

Пастель. Худ. Л. Симановиц (1759—1827). 1793—1794.

Марбах (Германия). Германский литературный архив

Часть I

КНИГА ПЕРВАЯ

Я хочу рассказать одну историю, которая многим покажется неправдоподобной, хотя почти вся она происходила у меня на глазах. Но для тех немногих, кто осведомлен о некоем политическом событии, этот рассказ (если только он застанет их в живых) послужит желанной разгадкой[1] всего происшедшего. Для остальных же он станет если не ключом к тайне, то еще одной страницей в истории заблуждений человеческой души. Читатель будет изумлен дерзостью, с какой злодейство способно преследовать поставленную цель, он поразится, сколь необычные средства изыскиваются для ее достижения. Чистая, строгая истина будет водить моим пером, ибо, когда эти строки увидят свет, меня уже не станет, и ни вреда, ни пользы повествование это принести мне не сможет.

Возвращаясь в 17** году в Курляндию[2], я посетил принца ***ского в Венеции, в дни карнавала[3]. С принцем мы встретились на военной службе в ***ной армии и сейчас возобновили знакомство, прерванное заключением мира[4]. Так как мне и без того хотелось осмотреть достопримечательности Венеции, а принц ждал только векселей, чтобы вернуться в ***, он без труда уговорил меня составить ему компанию и на время отложить свой отъезд. Мы решили не расставаться, покуда продлится наше пребывание в Венеции, и принц был так любезен, что предоставил мне свои собственные апартаменты в «Мавритании»[5].

Проживал он здесь инкогнито[6], потому что хотел пользоваться полной свободой, да и скромные средства, выделенные двором, не позволяли ему вести образ жизни, соответствующий его высокому титулу. Вся его свита состояла из двух дворян, на чью скромность он вполне мог положиться, и нескольких верных слуг. Он избегал пышности не столько из бережливости, сколько по складу своего характера. Он бежал светской суеты и, хотя ему было только тридцать пять лет, не поддавался никаким соблазнам такого рода наслаждений. К прекрасному полу он до сей поры проявлял полнейшее равнодушие. Более всего принц был расположен к серьезному раздумью и мечтательной грусти. В своих склонностях он был сдержан, но упорен до чрезвычайности; друзей выбирал осторожно и робко, но привязывался к ним горячо и навеки. В шуме и суете людской толпы он держался обособленно; погруженный в мир своих вымыслов, он часто казался чужим в мире действительном. Не было человека, который, не страдая слабоволием, мог бы так легко поддаться чьей-либо власти. Он не знал страха и был надежным другом тому, кто сумел завоевать его доверие. И он мог с одинаковым мужеством бороться с каким-нибудь укоренившимся предрассудком и умереть за то, во что верил сам.

Как третий по старшинству принц правящей династии[7], он не имел почти никакой надежды на престол в своей стране. Честолюбие никогда не пробуждалось в нем, и страсти его были направлены в иную сторону. Довольствуясь тем, что не зависит ни от чьей чужой воли, он и сам не испытывал искушения властвовать над другими. Спокойная свобода частной жизни и радость общения с умными людьми отвечали всем его желаниям. Он читал много, но без разбора: из-за небрежного воспитания и слишком ранней службы в армии он не стал духовно зрелым человеком. Все знания, почерпнутые им впоследствии, только усилили путаницу в его понятиях, которые не имели под собой твердой почвы.

Как и все в его роду, принц исповедовал протестантство скорее по традиции, чем по убеждению, так как он и не пытался вникнуть в сущность религии, хотя в известный период своей жизни увлекался религиозными мечтаниями. Масоном, насколько я знаю, он никогда не был[8].

Однажды вечером, когда мы с ним, по обычаю тщательно замаскировавшись, прогуливались по площади Св. Марка[9], не вмешиваясь в толпу — время было позднее, и толчея стала меньше, — принц заметил, что нас упорно преследует какая-то маска. Неизвестный был в армянском платье[10] и шел один. Мы ускорили шаг и пытались сбить преследователя, неожиданно меняя путь, но напрасно — маска неотступно следовала за нами.

— Уж не завели ли вы здесь какую-нибудь интригу? — спросил меня наконец прицц. — Мужья в Венеции — народ опасный![11]

— Нет, я не знаком ни с одной из здешних дам, — ответил я.

— Давайте присядем и начнем беседовать по-немецки, — предложил принц, — мне кажется, нас принимают не за тех.

Мы сели на каменную скамью, ожидая, что маска пройдет мимо. Но она направилась прямо к нам и опустилась рядом с принцем. Принц вынул часы и, вставая, громко сказал мне по-французски:

— Уже девять! Пойдемте. Мы забыли, что нас ожидают в «Лувре»[12].

Сделал он это только для того, чтобы сбить маску со следа.

— Девять, — медленно и выразительно повторил незнакомец на том же языке. — Пожелайте себе удачи, принц (тут он назвал его настоящее имя). В девять часов он скончался.

С этими словами маска поднялась и ушла. В изумлении смотрели мы друг на друга.

— Кто скончался? — спросил принц после долгого молчания.

— Пойдем за маской, — предложил я, — и потребуем объяснений.

Мы обошли все закоулки площади Св. Марка — маски нигде не было. Разочарованные, вернулись мы в нашу гостиницу. По дороге принц не проронил ни слова, держался поодаль, и, как он мне потом сознался, в душе его происходила жестокая борьба.

Только когда мы пришли домой, он снова заговорил.

— Какая нелепость, — сказал он, — что безумец двумя словами может так нарушить покой человека!

Мы пожелали друг другу доброй ночи, и, вернувшись к себе в комнату, я отметил в своих записях день и час происшествия. Случилось это в четверг.

На следующий день принц предложил:

— Может быть, нам пройтись по площади Святого Марка и поискать нашего таинственного армянина? Мне непременно хочется узнать развязку этой комедии.

Я охотно согласился. До одиннадцати часов мы бродили по площади.