Три ада - Владислав Эдуардович Черенков

Владислав Черенков

Три ада

Оконченная пьеса для электрического пианино

РУПОР

Я жестокий,

                     будто Коба,

                                          я закован

в океан,

но бурей

                     было

                              всегда

                                          мало.

Мой смычковый опиат:

снег комом —

                            бриллиант

превратился в фельетона

                                           фолиант,

                      правда – так!

Полуто́ны камертона

прозвучат в моих полутона́х.

Часов я спал —

                            полутора,

но проснуться мне

к

                              у т р у

                                          пора,

чтобы

                               д н ё м

вам доказать,

что

                               в е ч е р о м

хоть что-то сто́ю я.

А

                              н о ч ь ю

поставят статую,

                     где стою́ я

                                          на троне —

семнадцатилетний.

                                          Хвалю себя —

как самоопыление.

Я хочу докричаться —

                                                   в р у п о р,

свои мысли заселять вам,

                                                   как р у п о р,

но походу мне свяжут

                                                    р у к и.

Мысли —

                     пейзажи,

                                          но смыслы —

                                                                            как

                                                                                            пятиэтажки,

давит

тяжесть

                              в двести

                              двадцать

                              тон;

я

           в них

                     заточён,

я

          в них

                     звездочёт;

я зато́чен звёздами —

                                                      не в р у я.

Когда черчу буквы,

                                          мои руки воздушные,

как тревога.

Курю Черчилля,

                                 пью Честера,

                                                               переплюну Бродского.

Когда-то хотел

я лишь только покушать,

я теперь

голоден до

                     черепушек —

это инфляция счастья сушит.

Я докричусь

на суши до них

                     через пушки.

Красота

самоценного

слова

шатка,

но

       проникнет

                            в бульвары

                                                     лезвием.

Я спрятал

нож-бабочку

за бабочкой

                     на рубашке,

чтобы резать

у ночных бабочек

их бабочек

                     в животе.

Я хочу докричаться —

                                                   в р у п о р,

свои мысли заселять вам,

                                                   как р у п о р,

но походу мне свяжут

                                                    р у к и.

Мысли —

                     пейзажи,

                                          но смыслы —

                                                                            как

                                                                                            пятиэтажки,

давит

тяжесть

                              в двести

                              двадцать

                              тон;

я

           в них

                     заточён,

я

          в них

                     звездочёт;

я зато́чен звёздами —

                                                      не в р у я.

Я хочу докричаться в рупор.

В ТЕМНОТЕ НОЧЕЙ

– Здрасте,

                     простите,

                                          позвольте

взять вашу дочь и в амфоре вынести

                                                                      из траура владычества.

Вы только взгляните,

                                                                      как же Влад тычется

                                                                                 взором

                                                                      в прекрасную даму.

Поверьте мне на слово,

                                                               как в государственные займы, —

вот – возьмите сладких апельсинов:

я любил немногих. Однако – сильно.

Да, поверьте в моей грудной области

                                          желание блага и доблести

в эпоху биения сердца и

                     трепета восторженных речей…

– …ну хватит.

В голове у владыки маячит

                     дочуркин брак на сыне Благодетеля.

Немой кивок.

– Спасибо за доверие.

– Привет,

ты помнишь,

                     как пахнет сырой резедой горизонт?

Собирайся пойдём.

                            За окном не сезон – неси зонт,

                   нас опять унесёт простор в полусон:

свой огонь тебе

                              посвятил,

чтобы не заблудилась —

                              посветил.

Мы любим истории про

                              чёрный дом,

один за другим – рассказ

                             очередной.

В темноте

                     ночей

зимой

страшные истории

нам говорили

                     люди:

как чёрная-чёрная

                             ночь

меня с тобой погубит.

Но мы спасли друг друга

                            от страшного

                                                      мира.

Будет о тебе последняя

                                          моя молитва;

печальные глаза

                     простят всё то,

чего прощать нельзя.

Нам достаточно минуты,

                     чтобы вспомнить всё;

всегда со мною голос твой,

                     мы потерялись среди звёзд.

Я хочу побыть

                                 в соседстве

                                          сердца твоего;

                                наша смелость

поборола

                                          серость одного.

Я беспечный друг

твоих усталых рук,

в твоих тонких пальцах видел жизнь;

мы сокрушим

                     все страшные рассказы,

мы спасём друг друга

                     и об этом миру мы не скажем.

Теперь прости,

                               откланяюсь.

Вернул тебя обратно в замок я

                                                               в точности по времени

и в вечности момента

ускользаю.

СОЛИПСИСТ

В зале стиснув

                              сердце

                                                  проводом,

солипсистом чувствую себя —

и вдруг:

                     пропало сердце с проводом

                                                                      без повода;

и вдруг:

надвое порушилась земля,

как опричнина, —

обиженки попали под страты вен,

я держу солнце, будто стратосфера.

Да, я к миру приспособлен,

хотя не бы́л приспособленцем.

Я не коммунист,

                               но дедушка нам показал пример,

как надо делать революцию —

я сделаю её культурной,

                     но не нужны ликбезы,

                     они делают тебя безликим.

Новые перо и кисть

                              делят мир напополам:

за победу «нового»

          я поджигаю пламя прямиком из Рима;

целюсь в «старое»:

          окурок сжимаю,

                              на курок нажимаю незримый.

Смотрю в зеркало и говорю: «И ты Брут», —

не знаю кто тут —

                                          но даже он пропал.

В зале стиснув

                              сердце

                                                  проводом,

солипсистом чувствую себя —

и вдруг:

                     пропало сердце с проводом

                                                                      без повода;

и вдруг:

надвое порушилась земля,

как опричнина, —

обиженки попали под страты вен,

я держу солнце, будто стратосфера.

Да, меня мучает

                               цейтнот,

но меня спасает

                               цвет нот;

я начинаю кричать,

                               как Слипкнот,

пробуждает меня

                              лишь свет тот,

                                                               который

                                          доносится

из дивного города

                              и молнией пронзает агаты;

вспышками строится

дивная копия —

                              листы летают помятые.

МЕТРОПОЛИС

Посеяв разум великих,

                                         закопав его в пашне

во славу вавилонской башне;

записки героев дойдут до потомков,

тогда на улицу

выскользнут

топотом,

то потом

будет потоп.

                                          И народ

побежал, ему так сказали в ушах.

Окончательно будет забыта любовь.

Окончательно будет забыта свобода.

Где я?

           Я с ними бежал.

Где я?

          Уже вижу кинжал.

Где я?

          Они копают могилы себе —

          им так сказали в ушах.

И перед очами Благодетеля

                                                вся людская сеть

двух миров, живущих вместе,

но один следит и наблюдает,

как другой пыхтит и погибает.

Когда в носу свербит

безусый тип,

а там в сети

звучит политэлита;

сзади сателлиты

– деловито свиты,

обвивает свита сбитых.

«Вас ожидает

                                 десять казней египетских —

таков наш шаг экзотерический.

Жизни нет за пределами Метрополиса;

назад полезай, а то планета отколется».

Кручу я у виска:

хочу заставить их

                                в троянский конь идти,

но рубаха для смирений

для них стала поводка родней.

Производители пластмассового мира

к стене прибивают ковёр-самолёт;

над городом сМерЧ 17 жизней

по эфиру

                     показательно

                                                    унёс.

Когда город пытается выжать,

пожалуйста,

пытайся выжить,

иначе

окончательно будет забыта любовь.

Окончательно будет забыта свобода.

УЛИЧНОЕ ВЫСТУПЛЕНИЕ

Просыпаюсь поздно

                                          и со всклоченным лицом,

когда уже выходит

                                          абсолютно большинство,

гуляю по заброшенным

                                          выселкам,

продувая на макушке

                                          залысину,

с книжками

под мышкой —

                              от тяжести отдышка,

мои ветренные руки,

                                          как ледышки.

Моё пальтишко всё:

                               в дырах и пятнах,

                                                               дырах и пятнах,

дырах и пятнах,

                                                               дырах и пятнах.

Здесь

           находясь,

                                я понял,

                                                    что

сердцем и мыслями я – человек.

Я познакомился с