Загадка о тигрином следе - Антон Кротков

Никакого дурного предчувствия, как об этом любят писать в романах, молодой человек не испытывал. Правда, настроение у парня действительно было препаршивейшее. И всё из-за грозящих отвалиться в любой момент обувных подмёток.

О предстоящем ему задании штаба фронта красный авиатор Сергей Ванеев почти не думал, куда больше его теперь заботили собственные разваливающиеся ботинки. Только ими была занята голова. Эти старенькие боты давно исчерпали все возможности для ремонта. Подошвы их были стёрты до крайности и держались на честном слове, а точнее на кусочках проволоки. Через дыры были видны пальцы. Сиюминутный риск навсегда потерять в переполненном трамвае наспех прикрученную проволокой подошву одной из штиблет, страшил молодого человека сейчас куда больше, чем предстоящие ему через несколько часов вероятные опасности полёта над дикими горами.

Эти ботинки Ванеев получил полтора года назад при поступлении в Московскую Аэросъемочную фотограмметрическую школу, что располагалась на Кузнецком мосту. Тогда пятнадцатилетний красный курсант (при поступлении Ванеев соврал приёмной комиссии и прибавил себе почти год) был им очень рад, ибо ботинки были ещё довольно крепкими, хотя и не новыми. Но с тех пор они сильно поизносились.

Жалованье Ванеев не получал несколько месяцев, да и не купить на него было приличную обувку у спекулянтов с восточного базара. К тому же половину денег Сергей отсылал матери в далёкую рязанскую деревушку. Попросить же себе замену у начальства Серёжа в силу своего характера и зелёного возраста как-то стеснялся, ибо знал насколько тяжёлая ситуация сложилась в армии со снабжением: многие красноармейцы маршевых рот вынуждены были по двадцать-тридцать километров ежедневно топать в самодельных лаптях, мастеря себе чуни из любого подручного материала. Он же по роду своей службы большую часть служебного времени проводил в фотолаборатории, сидя за столом; или в кабине аэроплана, так что вроде как мог и подождать.

И всё же существование в отвратительной обуви очень утомляло не только тело, но и дух молодого человека. Ванееву было неприятно чувствовать на себе жалостливые, а иногда и презрительные взгляды хорошо одетых штабных машинисток. Он завидовал военспецам, щеголяющим в поскрипывающих глянцевой крепкой кожей отличных английских башмаках. Конечно, можно было попытаться выхлопотать себе обновку, да только комсомольская совесть не позволяла Сергею использовать в личных целях свою близость к штабным учреждениям.

Прибыв на аэродром, Ванеев подошёл к старенькому «Вуазену», на котором должен был сегодня лететь в качестве лётчика-наблюдателя. На его борту была видна замазанная белой краской трёхцветная кокарда – напоминание, что ещё полгода назад данная машина воевала за белых. Но теперь в качестве эмблемы революции её украшали большие красные круги, напоминающие японские эмблемы восходящего солнца.

Этот видавший виды, утлый аэроплан был сродни несчастным штиблетам Ванеева. Свою боевую службу он начал ещё во Франции в 1915 году, затем успел повоевать два года на русско-германском фронте. К 1917 году самолёт пришёл в такое состояние, что его было решено списать – обтянутые полотном деревянные каркасы фюзеляжи и плоскостей боевых аэропланов, их несовершенные моторы не отличались долговечностью даже в благоприятном южноевропейском климате, что уж говорить о России с её холодами и сыростью!

Однако с началом гражданской войны, едва не отправленого на слом ветерана вновь вернули на службу – в условиях промышленного коллапса любой пригодный к использованию «мотор» стал ценится буквально на вес золота.

Несколько раз самолёт становился трофеем противоборствующих армий, пока не оказался на задворках бывшей царской империи – на маленьком азиатском аэродроме. Здесь крылатому долгожителю, судя по всему, и предстояло закончить свой необыкновенно длинный век. Тяжёлый азиатский климат быстро «убивал» любую технику. Всепроникающая пыль забивала карбюраторы и приводила к быстрому износу уже далеко не новых моторов, а от жары, доходящей в летние месяцы до 60 градусов, рассыхалась и трескалась резина амортизаторов и приводных ремней.

Таким образом неумолимое время и почти полное отсутствие запчастей стремительно приближали тот печальный день, когда «Вуазен» уже не сможет подняться в небо. Собственно, эта машина уже имела мало общего с выпущенным французской фирмой оригиналом. Она была собрана из деталей и узлов разных списанных аппаратов. По образному выражению одного аэродромного умельца: «к пуговице мы пришиваем пальто». Отслуживший своё аэроплан много раз возвращали к жизни механики и мотористы, нередко проявляя чудеса изобретательности. Техники «перекидывали» на ещё сохранивший способность подниматься в небо аппарат моторы с других угробившихся крылатых «гробов», меняли постоянно ломавшееся шасси, полностью перетягивали обшивку. Замена такой «мелочи» как винты, колёса и хвостовые костыли, вообще не считалась серьёзным ремонтом.

В результате после многочисленных латаний от прежней конструкции самолёта почти ничего не осталось, кроме отдельных элементов и таблички с заводским номером. Даже приводы к свечам в моторе «Вуазена» были самодельные, сделанные из железной проволоки.

От невесёлых мыслей молодого человека отвлёк показавшийся вдали лётчик Розенфельд. С ним Сергей должен был лететь сегодня в качестве наблюдателя. Это был мужчина лет 47-ми. Фигурой он походил на длинную жердь, то есть был очень высок и тощ. При этом сильно сутулился, словно стесняясь своего громадного роста. Лицо Розенфельда было худым с выступающими острыми скулами, всё изъедено шрамами от ожогов. Бывший фронтовик дважды горел в небе в своём истребителе. На голове его лихо сидела складная шапка-пилотка или как её называли в авиации «залётка». Причём на пилотке оригинальным образом «уживались» золотистый двуглавый орёл военного лётчика бывших царских ВВС с неспиленными как у других бывших офицеров коронами и императорскими вензелями, с прикреплённой поверх него самодёльной жестяной красной звёздочкой.

Розенфельд был в свитере из верблюжьей шерсти и офицерских галифе. На ногах ботинки с кожаными крагами, надетыми для дополнительной защиты голеней поверх высоких шерстяных чулок.

В одной руке лётчик держал коричневый пробковый авиационный шлем французского производства с прикреплёнными к нему очками и переговорным устройством, другой же поигрывал увесистой тростью.

Своей аристократичной внешностью, подчёркнутой аккуратностью в одежде и «белогвардейской» фразой «берегите честь русского офицера, господа», которую бывший штабс-капитан любил повторять в разговорах с коллегами-лётчиками, а в особенности этой тростью, Розенфельд постоянно мозолил глаза сознательным комсомольцам и большевикам. Однако лётчиков в Красной армии катастрофически не хватало, поэтому комиссару авиаотряда постоянно приходилось объяснять особо ретивым и бдительным, что их жалобы в Турчека и ревтрибунал Туркестанского фронта могут нанести делу революции гораздо больше вреда, чем пользы.