Твои нежные руки - Розмари Роджерс

В большой гостиной царила тишина. Настороженная.

Почти неестественная.

Нетерпение сделало его беспечным: свойство, не присущее его характеру.

Он толкнул дверь и ворвался в комнату, встревоженно оглядываясь.

Женщина, сидевшая на большой подушке перед огнем, охнув, растерянно обернулась и привстала. Пламя камина выхватило из полумрака изящный силуэт, очертило соблазнительные изгибы, просвечивающие сквозь тонкий шелк свободного неглиже. Облако светлых волос пушилось золотистым нимбом, обрамляя красивое лицо и падая на глаза. Она вздрогнула было, но тут же узнала его, и испуганное выражение сменилось радостным. Быстро вскочив, она бросилась к нему с протянутыми руками.

— Дев! Поверить не могу, что ты все же пришел… Я думала, после того, что…

— Неужели воображала, что я могу остаться равнодушным к такому отчаянному призыву? Что случилось, Мария?

Он поймал ее просто потому, что она буквально бросилась ему на шею. Знакомые руки принялись осыпать его знакомыми ласками, гладя лицо, грудь, живот. Но он хладнокровно отстранил ее, прищурился и без всяких видимых эмоций стал разглядывать раскрасневшуюся женщину. Та призывно провела кончиком языка по губам, очевидно, не теряя надежды затащить его в постель.

Прелестна, но лжива и непостоянна. В любую минуту готова предать. Изменница, как все женщины. Он не доверился бы ей ни на минуту. Прекрасная Мария, королева лондонского сезона, светская львица, миниатюрная блондинка с фарфорово-голубыми глазами и изящной фигурой.

Он бесцеремонно стиснул ее пальцы с такой силой, что она охнула и укоризненно взглянула на него.

— Да что с тобой. Дев? Не рад меня видеть?

— Черт возьми, ты писала, что дело срочное и не терпит отлагательства, а сама преспокойно сидишь и лакомишься шоколадом. Я всегда гадал, чем занимаются женщины, когда остаются одни.

Она неуверенно засмеялась, положила ладонь ему на грудь и принялась рассеянно играть с галстуком, сминая безупречные складки, над которыми столько времени трудился его камердинер. Он перехватил ее руку.

— Бойл вряд ли оценит твои усилия по достоинству. У меня нет времени. Объясни, что за неотложные дела?

— Но я понятия не имею, о чем ты. Дев. Роджер уехал, поэтому я поспешила сюда в надежде найти тебя, но твой слуга сказал, что у тебя свидание, поэтому…

— Поэтому ты решила позабавиться и посмотреть, как быстро я отвечу на твой призыв и доберусь сюда?

Он запустил руку в ее волосы, с небрежной жестокостью оттянул ей голову, запрокидывая лицо, пока ее глаза не расширились от страха.

— Больше я не потерплю твоих игр, Мария. Будет лучше, если этот приезд окажется последним.

— Дев… подожди!

Она схватила его за рукав, попыталась снова прижаться, но он поспешно отступил.

— Ты не смеешь бросать меня, как… как… Я этого не допущу!

— Не допустишь? — усмехнулся он. — Весьма любопытно, если учесть, что твой муж вряд ли с этим согласится.

— Роджеру абсолютно все равно, где и с кем его жена, пока я, в свою очередь, закрываю глаза на его милые развлечения. О Господи, ты и не подозреваешь, на что он способен! Дев… ты пошутил? Только не говори, что в самом деле намерен порвать со мной!

Он оторвал от рукава цепкие пальцы, невольно при этом опустив глаза на пышную грудь, волнующуюся под прозрачной тканью пеньюара. Легкая, сводящая с ума тень в ложбинке между пухлыми холмиками, чуть прикрытая легким шелком…

Он поднял голову, перехватил алчный блеск в глазах, совсем как у голодной кошки, и отбросил ее руку.

— Именно это я и хотел сказать. Рано или поздно это случилось бы. Неужели ты не понимаешь, Мария?

— Да, но только когда я этого захочу. Да и ты далеко еще не готов оставить меня, иначе не приехал бы сегодня, не смотрел на меня так, словно хочешь проглотить.

Будь она проклята… опять тянется к нему, жадно ласкает его предательски напряженное тело, массирует тугой ком в бежевых лосинах и никак не уймется…

Он перехватил ее запястье.

— Это ничего не изменит, Мария.

— Тогда подари мне последний вечер, Дев, пожалуйста. Если ты стоишь на своем, побудем вместе хотя бы сегодня.

И прежде чем он успел остановить ее, она потянула за кончик банта под грудью и легким движением плеч сбросила пеньюар. Розовато-белая кожа обнаженного тела отливала в полумраке перламутром. Тугие соски умоляли о прикосновении, а мягкий треугольник внизу живота манил светлыми шелковистыми завитками.

Нерассуждающая похоть захлестнула его, шум крови в ушах заглушил голос осторожности. Он потянулся к ней, впечатав смуглые пальцы в нежную плоть.

Где-то в глубине мозга билась настойчивая мысль, призывающая остановиться, покончить все разом, как и намеревался с самого начала. Но сладострастие уже мутило рассудок. Мария была слишком требовательной, слишком безразличной к доброму имени и репутации мужа. Одно дело — тайная связь, и совсем другое — открытое пренебрежение приличиями. Такое всегда опасно.

— Дев, я заставлю тебя передумать, — прошептала ома, и он предпочел оставить ее в этом заблуждении. Мария со стоном приникла к нему, бормоча что-то бессвязное, пока он терзал ее соски губами и языком. Ловкие пальцы расстегнули панталоны, и первое же уверенное прикосновение к его истомившемуся орудию развеяло остатки сопротивления.

Ненасытная дикая кошка, в которую превратилась она, царапалась, кричала, рыдала от нетерпения, срывая с него сорочку и галстук. Исступленная чувственность, жар истомившихся тел, неутолимая потребность положить конец пульсирующей боли в паху подгоняли его, побуждали поскорее взять, овладеть, сделать своей. Он толкнул ее на подушки, завел ей руки за голову, чтобы уберечь спину от глубоких царапин, и вонзился в податливую плоть резким, беспощадным рывком. Она билась под ним, вскрикивая, тяжело дыша, как и он, стремясь к пику наслаждения. И во всем этом не было ни любви, ни нежности, ни хотя бы симпатии. Ничего, кроме яростного вожделения и жгучей потребности в его утолении.

Где-то в окутывавшем их тумане послышался посторонний звук. Щелчок. Глухой удар. Ошеломленно подняв голову, он как сквозь сон узрел лорда Уикема, небрежно прислонившегося к дверному косяку.

— А, вижу, вы получили мою записку. И как вам прелести моей жены?

Апрельский дождь весело барабанил по крышам; струи воды били из пастей горгулий, стекали в канавы и разливались по и без того уже скользким камням мостовой. Безобидные, мелкие по виду лужицы на деле оказывались глубокими рытвинами, в которых вязли колеса экипажей, окатывая зазевавшихся прохожих мутной водой, запрудившей Керзон-стрит.