Любовь литовской княжны - Александр Прозоров

26 октября 1382 года[1]

Москва-река в среднем течении

В русские земли успела прийти зима. Деревья на берегах потеряли листву, взамен которой их ветви распушились легкой изморозью; стоячая вода под берегом, над омутами и между листьями кубышек покрылась прозрачной корочкой, но самое неприятное – наледью прочно прихватило бечевник, оставшийся влажным лишь в самых солнечных местах. Тропа стала скользкой до полной непроходимости, бурлаки падали с ног и съезжали в реку даже без каната, а потому тянуть ладью были неспособны. Пришлось пробиваться против течения на веслах – медленно и нудно, упрямо отвоевывая у воды версту за верстой.

Обнаженные по пояс гребцы меняли друг друга на банках каждые четверть часа. Отработавшие смену мужчины без сил падали на мешки и узлы, сложенные возле бортов, и, несмотря на мороз, обтекали потом. Отдышавшись, брели на корму, жадно пили из ведра ледяную воду, снова падали на спину и закрывали глаза – чтобы через полчаса опять вернуться на гребную банку и изо всех сил навалиться на черную влажную рукоять…

Никто не жаловался. Поздняя осень коварна, и любая ночь способна обрушиться на путников трескучим морозом, каковой превратит реку из торного пути в неодолимую преграду. Если ледяные мостики перехватят стремнину даже в редких местах – пробить их окажется не так-то просто. На веслах, да против течения – даже через корку в палец толщиной кораблю уже не пройти. Зимовать же на диком берегу вдали от родного жилья никому из корабельщиков совсем не улыбалось. В этом году ласки от русских людей татарам явно не дождаться. Оказавшись надолго в их власти, нетрудно и вовсе сгинуть, и следов никаких средь темных безлюдных чащоб не останется.

– Москва… – внезапно произнес кормчий, укутанный в овчинный тулуп. Смуглый старик с морщинистым безволосым лицом повел плечами, облегченно поцеловал ноготь большого пальца, резко отвел его в сторону и повторился: – Москва!

Отдыхающие гребцы резко подняли головы, многие даже встали – однако ничего интересного окрест не заметили. По берегам тянулся все тот же низкий и густой заиндевевший осинник, похрустывал от расходящихся волн тонкий ледок, шелестел меж ветвей слабый ветер.

Через несколько мгновений у стоящей на корме небольшой надстройки, обитой кошмой и увенчанной посередине начищенным медным навершием, распахнулась дверь, на палубу вышел широкоплечий мужчина лет пятидесяти на вид, среднего роста, с окладистой рыжей бородой, острым носом и ясными голубыми глазами. Голову его украшала остроконечная шапочка, сверкающая золотой вышивкой, на плечах лежала соболья, крытая парчой шуба, распахнутая на груди. Разошедшиеся полы открывали взглядам корабельщиков стеганый халат из драгоценного, синего с розами шелка. Бархатные шаровары уходили в красные сапоги мягкого войлока с загнутыми вверх носками, украшенными вдобавок серебряными наносниками. Опоясывал мужчину широкий ремень, весь сверкающий от золотых с рубиновыми вставками накладок, полированной пряжки с изумрудом, множества золотых клепок на поясной сумке, что складывались в замысловатый узор, похожий на арабскую вязь; ножны сабли и косаря матово белели резными накладками из слоновой кости, а рукояти желтели солнечным янтарем. Весь облик путника доказывал, что в путешествие в столь неурочную годину отправился не просто знатный и богатый человек – а воин невероятно знатный и богатый.

– Почтение и повиновение, мурза Карач, почтение и повиновение! – Сидевшие гребцы склонились в поклоне, лежащие встали на колени, ткнувшись лицом в тесовую палубу.

Не обращая на них внимания, мурза прошел на нос ладьи и остановился там, закинув руки за спину. И, словно бы испугавшись прогневать властного гостя, Москва-река вильнула у длинной травяной отмели, леса шарахнулись в стороны – и за излучиной пред взорами корабельщиков раскинулись просторные луга, пусть и прибитые морозом, черные грядки огородов, редкие низкие стожки, а далеко впереди, примерно в двух верстах, широкой белой полосой с золотистыми луковками сверху предстала богатая и великая Москва, столица великого князя Дмитрия Ивановича.

Близость последнего на долгом пути причала взбодрила гребцов. Весла стали взмахиваться чаще, врезаться в воду со свежей силой, и уже через час одинокая ладья прошла под самыми стенами города, сложенного из белого известняка, под черными жерлами пушек и хмурыми взглядами одетых в кольчуги караульных, опирающихся на длинные рогатины.

Мурза Карач, не проявляя спешки, оглянулся через плечо. Убедился, что на корме стоит воин с его бунчуком – два седых волчьих хвоста и коричневый пучок лошадиного волоса между ними – под бронзовой звездой, украшающей длинное копейное древко. Проверив, что все в порядке, путник чуть скривился и опустил ладони на пояс, заправив за него большие пальцы рук и разведя плечи. Он знал – прямо сейчас, в эти самые минуты, где-то там, в крепости, бегут со всех ног вестники, дабы сообщить князю Дмитрию Московскому о прибытии на Русь ордынского воеводы. И потому гость северных земель вел себя так, как и надлежало выглядеть прибывшему в столицу поверженного врага полномочному послу великого и непобедимого царя Тохтамыша: спокойно и уверенно, излучая снисходительность и безмятежность. Мурзе Карачу нечего было бояться в русских землях. Ведь его защищала не сабля на поясе и не копья нескольких телохранителей, а вся мощь великой степной державы, стоящей за его плечами!

Ладья приткнулась к причалу, что выступал в реку сразу за оборонительным рвом, двое корабельщиков спрыгнули на жердяной помост, торопливо примотали канаты к причальным быкам, бросили на борт сходни. По ним царский посол спустился с корабля, первым сойдя на берег. Поднялся на крутой склон, остановился там, оглядываясь по сторонам.

Несмотря на то что со дня ухода ордынской армии миновало всего два месяца, никаких следов войны мурза нигде не видел. Чистенькие стены белокаменной крепости без следов грязи и копоти, золотистые шатры над башнями, широкие подъемные мосты у ворот. И далеко окрест – многие десятки, если не сотни таких же беленьких срубов под двускатными крышами, крытыми свежей влажно-белой дранкой. Все вокруг пахло едкой смолой, влажной свежестью и немного – луком и соленьями. Словно бы и не случалось здесь никакого разорения, сражения и штурма, словно бы и не сжигали русские горожане своих посадов, дабы лишить вражескую армию крова и материала для осадных работ.

Душу ордынского посла кольнула зависть: небеса были слишком милостивы к русским! Они одарили их всем: полноводными реками для путешествий, рыбалки и водопоев, густыми лесами, позволяющими в считаные дни строить крепости и целые города взамен уничтоженных либо возводить твердыни просто по княжеской прихоти. Одарили бездонными болотами, полными драгоценной железной рудой и глиной для домниц, в которых сия руда превращалась в железо. Небеса щедро одарили русских всем тем, о чем в его родных степях можно было только мечтать: водой, домами, оружием… Всем тем, что татарам удавалось добывать токмо арабским серебром либо мучениями, отвагой и большой кровью.