Впервые в жизни, или Стереотипы взрослой женщины - Татьяна Веденская

Посвящается тем, кто не боится рисковать своим сердцем

Так ли уж много абсолютно нормальных людей в нашем мире?

Ведь никто этого не проверял всерьез.

Платье невесты было длинным, многослойным, пушистым и, конечно же, белоснежным, как и положено быть свадебному платью. А что до пятна на рукаве от брызг пролившегося кофе, так его уже тщательно замаскировали, пришили наспех маленький кружевной цветок. Невеста чувствовала себя скорее усталой, чем счастливой, и все же в ожидании того самого момента ее сердце трепетало, и тепло растекалось по всему телу при мысли о том, что скоро, вот уже буквально через час, через полчаса, через двадцать минут – или даже прямо сейчас, – их объявят мужем и женой.

Жениха немного штормило: не иначе как принимал «для храбрости» с утра. Вчера был мальчишник. Свадьба – тяжелая повинность, почти работа. Жених выглядел так, словно шел на заклание или как минимум совершал невероятный подвиг.

Гости тоже уже замучились ждать в коридоре, переглядываясь с другими женихами и невестами, другими наборами свидетелей и приглашенных. Кто-то даже принялся уточнять, кто за кем именно стоит и в каком порядке их всех будут «брачевать». Не иначе как хотели пролезть вперед без очереди. Загс загсом, и торжественность момента тоже, конечно, важна, а ждать не хотелось. Надоело хуже горькой редьки.

Жених был так себе, но невеста еще не видела этого. Ни того, что «без высшего», ни того, что в носу ковырнулся, даже не отвернувшись. То, что поддат, заметила, но что ж теперь, останавливать с таким трудом и такими деньгами подготовленную свадьбу?

Молодые были и вправду молоды – оба понятия не имели даже, где будут жить. Как раз накануне будущая теща голосила насчет того, что в их квартире все не разместятся. Но кто об этом будет думать в такой торжественный момент. Музыка заиграла, и зал наполнился очередной партией людей, измученных «нарзаном». Церемония началась с задержкой на час. Обычно так и бывает к середине рабочего дня. Накопилось время по ходу дела. Никто же вовремя не приходит.

Вовремя не приходит никто. Свадьба Олеси Рожковой[1], неуверенной в себе и своем женихе актрисы, черноволосой женщины двадцати четырех лет, была назначена на половину третьего, но ее начало могло перевалить и за три часа. Могло бы отложиться и до четырех… Олеся крутила эту мысль у себя в голове, как мантру, и сердцебиение немного замедлялось, дыхание выравнивалось. Она давно не нервничала так, как сегодня, здесь и сейчас – в этот конкретный вторник октября месяца, теплый и все еще солнечный денек.

Белые круглые часы на стене в «Останкино» показывали без десяти два. До Олесиной свадьбы оставалось всего полчаса с копейками, а она застряла тут, на прослушивании, и не было никакой надежды, что ей удастся выбраться к назначенному времени. Но ведь вовремя не приходит никто? Что, если в загсе все будет именно так, как видится ей в ее голове – картина, созданная воспаленным воображением. Невеста в платье с пятном от кофе, жених, поминутно выскакивающий покурить. Толпа свидетелей и родственников.

Как глупо. Как безобразно глупо все это совпало – прослушивание и нелепо, практически на спор назначенная свадьба Олеси с Максимом Померанцевым. И даже если в загсе ее бы могли понять (и простить), то Максим – возлюбленный жених, мужчина, который вот уже два года сводил Олесю с ума и лишал последних крох оставшегося достоинства, – он бы не простил ее никогда. И не потому, что опаздывает. Он сам опаздывал миллион раз на встречи не менее важные, чем собственное бракосочетание. Максим мог бы понять пробки, северный ветер в лицо, какие угодно еще обстоятельства, удержавшие Олесю от своевременного появления в загсе. Что угодно, но только не очередное бестолковое, не приносящее ролей прослушивание на «каком-то там канале». Максим ненавидел это Олесино «фиглярство». Все, чего он хотел, – это чтобы она раз и навсегда перестала разыгрывать из себя актрису. Он лично и многократно ей об этом говорил. Умолял очнуться и посмотреть на вещи трезвым взглядом. Посмотреть на себя со стороны.

– Как давно были сделаны эти фотографии? – спросил продюсер с канала, держа Олесины снимки брезгливо, двумя пальцами. Девушка чуть было не поперхнулась от такого «веселого» вопроса.

– Около полугода назад, – ответила она, но продюсер, кажется, не поверил. Грузный и суровый мужчина, Олеся никогда прежде не встречалась с ним, потому что никогда прежде не выходила на такого уровня собеседования. Он видел сотни портфолио, сотни лиц, девяносто девять из которых его всегда разочаровывали. Оставшиеся единицы «добивали» продюсера тем, что не обладали ни пластикой, ни харизмой, ни умением скакать на лошади, когда это было необходимо.

– Хорошо, пройдите в освещенную зону, – устало кивнула помощница продюсера, заталкивая обратно в конверт фотографии, сделанные, по правде говоря, еще когда Олеся училась в «Щуке» – года три с половиной назад. Разве она так сильно изменилась? На фотографиях она была улыбчивая, открытая, доверчивая, темпераментная. Черт-те сколько времени и сил пришлось убить на то, чтобы добиться этого эффекта. Хорошо еще, что Олеся была воистину фотогеничная, иначе с ее скромной внешностью можно было бы вообще ни на что не рассчитывать.

– В каком театре вы играли? – пробормотал режиссер скорее из вежливости или от скуки, нежели из подлинного интереса. Олеся знала, что означают такие сонные лица, такие короткие, но выразительные обмены взглядами. Не вариант. Она не спала всю ночь, думая о том, как усидеть одной попой на двух стульях. Максим мирно спал рядом, и от одной мысли о том, что она собирается совершить, сон уносило прочь.

– Роль второго плана в драме Скоросвецкого «Шило-мыло», – ответила Олеся, хотя вопрос был о театре, а не о том, кого именно и как она там играла. Тем не менее отвечать надо было именно так. Театр, где ставилось «Шило-мыло», был маленьким, зато сам спектакль получил хорошие отзывы. У Олеси там было двенадцать реплик и целых два часа сценического времени без текста. Это было хоть что-то за спиной.

– «Шило-мыло»? – скривился продюсер. – Вроде я слышал.

Олеся вошла в ярко освещенный софитами круг, в декорацию, предполагавшую под собой помещение следственного отдела. Кто их видел – такие следственные отделы: роскошные столы, стеллажи со стеклянными дверцами, компьютеры с экранами огромных размеров. Настоящие следователи спят, как говорится, и видят. Олеся подошла к хромакею[2]– зеленому куску специальной ткани, вместо которой потом, в программе, можно будет подложить что угодно, любую картинку.