Наган и плаха - Вячеслав Белоусов

Снилось, что он тонет.

Захлёбываясь холодной горькой водой, задыхаясь, он будто погружался в тёмную муть глубокого, заглатывающего его дна, но закашлялся, поперхнувшись, выплюнул действительно заливавшую открытый рот воду, перевернулся на живот… И проснулся.

В предрассветных сумерках молнии одна за другой терзали небо, глушил, раскатываясь раз за разом, гром, палатку свалил бушующий ветер и заливал хлеставший дождь. С трудом продрав глаза, Ковригин огляделся, попытался подняться, но укрепиться удалось лишь на четвереньках. Он повертел головой, хрустя позвонками, его покачивало и тошнило, перед глазами бегали мушки, стискивала виски невыносимая боль — вчерашнее, теперь уже второе, застолье без конца и края сказывалось и на нём, вроде привыкшему ко всякому.

Под разбросанной палаткой кто-то шевелился ещё, не подавая голоса. Ковригин с трудом сумел сесть, дотянуться до брезента, откинуть — голая женщина, зябко съёжилась, забурчала во сне, недовольно забираясь в теплоту, подальше от ветра и влаги.

«Кто это?» — прикрыл он её, напрягая память.

Вчера их было несколько, насобирали на станции у райкомвода Аряшкина, с которым встретились к концу первого дня поездки, причалив к вечеру у маленького рыбзавода. Инициатором такой компании был ответственный секретарь губкома Странников, с ним поначалу крутилась шустренькая машинистка из штаба по наводнению, и замгубпрокурора Глазкин, хотя не выдавал истинных чувств, заметно на неё зарился, поплёвывая через борт моторной лодки, пока днём шли по Волге, осматривая укрепления берегов возле населённых пунктов. А вот после встречи с райкомводом, когда ответственный секретарь что-то шепнул на ухо Аряшкину и уже на двух лодках они продолжили подыматься вверх по течению, женского полу прибавилось чересчур. Разместились они во втором судёнышке, у райкомвода, но когда к вечеру ткнулись в берег на ночевую, от бабьих голосов и визга некуда было деться. Волоокая хохотушка с нагловатыми повадками, как сразу приметил Ковригин, так и жалась к Странникову.

Райкомвод Аряшкин не отпускал от себя чернявенькую длинноногую и не без основания: лишь расположились вечерять на траве, к ней стал цепляться Глазкин, хотя заметно было, что для него припасена другая — хохлушка, горланящая песняки после первой рюмки и быстро захмелевшая. Она и в палатку Глазкина раньше остальных залезла, по-хозяйски располагаясь и окликая его, зазывала без стыда и совести, но, не дождавшись, так и затихла.

Была ещё четвёртая, совсем ничья, её Аряшкин прихватил из своего комвода, видать, про запас, зная нрав ответственного секретаря — у того сегодня машинистка, завтра какая-нибудь завженсоветом, а потом пойди, разберись, менял он их, как перчатки. А эта, хотя и поменьше росточком, но волоокая, палец в рот не клади!.. Ковригин её приметил сразу — так и стреляла глазками по мужикам, но мотористов с обеих лодок, пощипывающих её то и дело, когда палатки на берегу растягивали да укрепляли, сторонилась. Её и пригрел Глазкин, лишь предназначенная подружка в его палатке затихла, однако жадные взгляды кидал и на длинноногую, зля и расстраивая райкомвода. А та, опьянев и забывшись, тоже нет-нет да поглаживала зампрокурору бока, вот Аряшкин и завёлся, вспылил, хотя и выглядел трезвее остальных, так как не на все тосты Странникова за победу над стихией откликался, пропускал через одну-две рюмочки.

Как они сцепились, когда Глазкин, совсем захмелев, длинноногую тискать начал, Ковригин не уследил, так как Странниковым занят был — того стошнило, чего сроду не бывало, должно быть, сырой воды глотнул вгорячах, и он повёл его в лесок, а потом к берегу лицо смыть. Там оба и вздрогнули от грянувших вдруг выстрелов, обернулись к костру, где завершали вечернюю разборку поездки, а замгубпрокурора из нагана вверх палит, не останавливаясь, над присевшим от страха райкомводом.

— Это что за хренотень? — не сразу пришёл в себя ответственный секретарь, поддерживаемый Ковригиным. — Сдурели, мужики! Ну-ка, Жорик, утихомирь петушков!

Сам он, как присел в воду в резиновых тяжёлых сапогах, когда первый раз бабахнуло, так и сидел, замочившись по пояс, увяз в тине, не мог подняться без посторонней помощи. Ковригин в два прыжка добрался до Глазкина, наган вырвал, Аряшкина в сторону оттолкнул, потащил его к берегу, голову вздумал ему остудить, но вырвался тот — здоров бугай и злой, как чёрт.

— Не лапай, не баба! — выматерился в сердцах, кинулся к ответственному секретарю. — Василий Петрович! Сделайте паразиту укорот! Я не посмотрю, что прокурор, что с револьвером, лопатой так хвачу… Пусть потом судят!

— Чего это у них? — вскинув лишь голову, мутными глазами заморгал Странников на Ковригина.

— Бабу не поделили, — сплюнул тот, пряча в карман прокурорский наган.

— И тот палить вздумал? — нахмурился Странников.

— Всю обойму выпустил.

— Вот дурак…

— Василий Петрович! — чуть не плача, подступил райкомвод. — Я ему не мальчишка! Ему что, другой бабы не приготовлено? Не гожа та, пусть рыжую вон забирает. Зачем до моей лезть?

— Дураки оба, — заплетаясь языком, с чувством резюмировал секретарь. — Нашли повод для драки! Мы на пороге, можно сказать, свершившийся трагедии… Спасать людей надо… Вода заливает народное добро… И эти члены моего штаба!.. Ну-ка, Жорик, помоги мне…

Поддерживаемый Ковригиным, Странников с трудом поднялся, принялся было отжимать воду с одежды, но махнул рукой и побрёл к костру. Раскачиваясь, постоял над Глазкиным, хлебавшим уху прямо из общего котла как ни в чём не бывало, подхватил рукой Аряшкина за спину и толкнул его к Глазкину.

— Целуйтесь! — скомандовал тоном, не допускающим никаких возражений. — Целуйтесь и выпьем за нашу общую победу над стихией. Так?