Алиса в Стране Советов - Юрий Алексеев

Я помню этот синий путь,

Хоть годы говорят: забудь!

«Алиса в Зазеркалье»

Немазанная телега хрумкнула ободьями и голосом человека, надкусившего кислое яблоко, известила:

— Моффичи и гости столицы!..н-ну и гадость… В здоровом теле здоровый дух! Не прыгайте на ходу в тачанки, не допускайте детей к чебуречной. Если вы потерялись, встречайтесь в центре ВДНХ у фонтана Дружбы… отрава… Приезжие, не зная броду, не суйтесь в воду… тьфу! Не лезьте к девушкам — они накрашены!..

«Betise[1], медам! — оценил сообщение Иван Репнёв, несостоявшийся офицер и незадачливый литератор. — На какую девушку после чебуречной потянет? Jamais[2], медам?».

— Паф-фчаряю! — прошамкала сквозь яблочко объявляющая. — В чэнтре, у фонтана! — И, постучав огрызком по микрофону, для тугоухих, что ли, претенциозно дополнила: — Вниманию родителей, потерявших Алису! Вас ждут в дежурной комнате павильона Гармоничной личности. Девочка хнычет и очень… очень надеется…

«Ловушка! — предметно заволновался Репнёв: в свои тридцать два года он не раз уже был обведен вокруг пальца. — Знаем мы этот «павильон». Личность не может быть гармоничной. «Jamais[3], madame!».

Впрочем, стоп! Надо же объясниться, почему герой наш путал сон и явь, мешал испанский с французским, и с чего вдруг он, значась в картотеке Лубянки бездетным, так задёргался, не по-советски отверг гармоничность при одном лишь упоминании об Алисе-девочке.

Репнёв Иван Алексеевич, 1932 Москва, русский, б/п, МГИМО, испанским-французским; нет, не привлекался, не имеется…

Человеку с такими манерами приличествует исправно являться в дипломатическую высотку на Смоленской либо в престижное здание бывшего страхового общества «Россия». А ежели дописать на манжетах «Колчаку не служил», «в басмачах не значился», «в плену не был», то такому не грех потрудиться и в странах с твёрдой валютой.

Однако к печальному гробовому моменту всеуспешный по всем пунктам Иван Алексеевич, взяв неловко в пример Ивана Сергеевича, нигде не служил, чёрте чем занимался без поместья и Виардо. То есть денежно бедствовал и, не строя валютных видов, сочинял повесть «Алиса в Стране Советов»… Нонсенс, естественно! И чтоб опасную тень на прочих выпускников института Международных отношений не бросить, остаётся разве признать Ивана лазутчиком или человеком случайным, хотя, конечно, в спланированной стране случайностей быть не должно. Они раздражают. Требуют объяснений. И мы их покорно дадим.

Не вызови сборная айсоров Москвы на смертельный, можно сказать, поединок непобедимую среди артелей команду «Сармак», Иван никогда бы не просочился в ампирное здание бывшего царского лицея. О каком-то МГИМО он и думать не думал. Как человек ходовой, он безусловно слышал, что где-то на Крымской набережной будто бы обучают держать вилку в левой, нож в правой и не чавкать, когда за столом дамы и господа из враждебных стран. Но поскольку сам он прекрасно владел, что с правой, что с левой, клееным кием и «пушечным», как говорится, ударом с обеих ног по воротам, так и считал дополнительное образование пустым, петрушечным.

В шестнадцать лет он уже имел два паспорта — действительный и досрочный, по которому с четырнадцати значился взрослым «карликом» и благополучно играл за денежную и тщеславную артель сомнительных инвалидов.

То была не отмеченная истпартом пора послевоенного инвалидного нэпа — иголки, кепки-букле, утиль, гуталин, плиссе-гофре, пуговицы, уйди-уйди, пластинки «на рёбрах», бенгальские огни, утиль и резинка для лифчиков, фильдеперса и трусов «ночь шахтёра».

Смейтесь, если охота, но вся эта чепуховина оборачивалась для мнимых карликов, зрячих слепцов и ложных глухонемых самоварным золотом, чернобурками, кузнецовским фарфором, голубыми, княжеского происхождения камнями и подлинниками Айвазовского. И всё же главным увлечением, криком души для них оставался футбол. И когда королям утиля, их команде «Сармак» был брошен наглый вызов айсоров, взволновалась вся деловая Москва.

Матч был назначен на первый понедельник апреля, в три часа пополудни. Уже с утра в этот день не работала и не отдыхала ни одна артель. Опустели бильярдные столы в парке Горького. Осиротели кабинеты в Сандунах. А к обеду остановилось движение трамваев в узкой кишке Самарского переулка. Сюда, на всеизвестный своей женской хоккейной командой стадион «Буря» устремились такси, внавалку набитые шумными артельщиками, кокотками, телохранителями и казачками с туесками — подать «карликам» для согрева звёздного коньячку, ну, и рыбца соответственно, окраплённого благородно лимоном. Пожаловали на сабантуй и представители вольных, довольно пёстрых профессий — трамвайный щипач[4]Пианист, знаменитый брючник Пифа (Пифагор), всеизвестный стукач Шура-Семиглазка. И вообще, насколько матч будоражил цвет общества, можно было уже по тому судить, что отменили свои дневные сеансы самолюбивая куртизанка Марго — четыреста за приём, гомеопат Клеинский — пятьсот, и блистательный адвокат Буре, чей дневной гонорар, право же, был просто неприличен.

К трём часам северные скамейки «Бури» сполна заняли ратиновые пальто, шапки-пыжики, чернобурки, каракуль.

Чисто мужские южные ответили кожаными регланами, мерлушкой, криками «Карлики — мусор! Утиль — сырьё!» — и выкинули плакатец: «Айсоры — это бразильцы сегодня!!».

И в этой раскалённой обстановке (опять же забава случая), на поле потужились замахнуться законные арендаторы — команды МГИМО и Внешторга, возомнившие сдуру, что публика ради них собралась. Конечно же, никакие кивки на «наше время» международникам не помогли. Их попросту освистали, а выскочившие на бровку болельщики из артели глухонемых ещё и жестами, к обоюдному удовольствию трибун, показали, чьё сейчас время и кто верхушку держит.

Изгнание общего врага сблизило юг и север. Стороны на миг примирились. И ровно в три на отвоёванное, с редким пушком травинок поле, вышли задиристые, как карликам и положено, довольно крепенькие игроки «Сармака» в красном и несколько фиолетовые от холода, шмыгающие богатыми носами айсоры в сиреневых майках и устрашающих трусах до колен.

Имея за собой Пушкаря-Ивана, карлики всё же храбрились умеренно. А волосатенькие, заносчивые, как пальмы без фиников, новобразильцы старались выпятить впалые груди и приговаривали «ну щас, щас-щас!», хотя уповали в душе тоже на своего наймита — играющего тренера Копыто, дважды сидевшего и крайне авторитетного.

Судья второй категории Кутайцев, взявший дань с обеих сторон и потому о ничьей мечтавший, дал протяжный свисток, и началось — толчки, подножки, падения и мат. В глинистом, чвокавшем по-весеннему поле мяч завязал, как калоша в свежем асфальте, и игроки устраивали возле него нечто похожее на замес цемента женской бригадой строителей Днепрогэса.