Потерянные души - Майкл Коллинз

Был Хэллоуин, канун Дня всех святых, и я вернулся домой за полночь. Лучи фар осветили двор. Дом был облеплен туалетной бумагой. Я вылез из машины и увидел, что на моем газоне дети выжгли хлоркой слово «СВИНЬЯ». В воздухе веяло химической чистотой. Ко всему такому я давно привык. Если ты блюститель закона в этом городишке, то будешь мишенью для всяких проказ, станешь жертвой ребяческих обрядов, испытаешь на себе первые вспышки бунтарства. Такое вот место. После развода это стало особенно ощутимым. Ребята знали: если машины нет на месте, значит, в доме пусто, а мой пес Макс не в счет.

Было слышно, как Макс лает в своей подвальной одиночке. Я спустился и вывел собаку наверх, в жилую часть дома.

В эту ночь, согласно поверью, мертвецы ходят среди живых, и весь вчерашний вечер пестрые и шумные ватаги бродили от дома к дому, требуя выкуп. Я следил за представлением этой нечисти из полицейской машины. Ребята нарядились кто во что горазд. Там были привидения в цепях и оковах, ведьмы в бородавках, черти с раздвоенными хвостами, скелеты с косами, колдуны, маги и невесты-вампирши; попадались и обычные киногерои — Супермен, Человек-паук, Бэтмен, Невероятный Халк. Время от времени я включал сирену и мигалку — просто чтобы внести свой вклад в фантасмагорию вечера.

Преступления этой ночи исчерпались тем, что компания ребят привязала гирлянду хлопушек к хвосту кошки, да еще паренек-неудачник, чтобы обратить на себя внимание, заявил, будто нашел в яблоке бритву.

Макса пошатывало, когда он подошел и облизал мне руку. Уходя на дежурство, я скормил ему транквилизатор, потому что он лает без передышки, — не хотел, чтобы ребята допекали его в мое отсутствие. Он немножко порычал на меня, будто злился. Я рассказал ему про кошку. При слове «кошка» он насторожил уши (ему хватает звука моего голоса, чтобы насторожиться) и повернулся к окну — мол, не бродит ли она поблизости. Приятно ощущать такую преданность, пусть даже собачью. Цепляешься за любые подачки.

Я открыл холодильник. По кухне разлился запах мясного рулета. Я сдобрил рулет кетчупом, как любит Макс, и накормил пса. Потом выпил стакан молока — просто чтобы убить время. Мое отражение уставилось на меня из окна, как взгляд, устремленный в воспоминание о прошлом.

Шел третий год после развода, совершенно меня оглушившего. Джанин, моя жена, забрала нашего сына. Я еще не научился жить в полном безмолвии дома. Я тосковал по своему малышу. Таково свойство праздников. Кому-то они приносят радость, кому-то — сожаления.

В начале вечера я видел своего малыша в городском торговом центре, где местные власти устроили раздачу подарков. После «тайленоловых» убийств в Чикаго, все еще не раскрытых, прошло два года. Я установил металлодетектор, чтобы проверять все детские сласти. Сам я скрывался за маской Оби-Ван-Кеноби, а малыш, одетый Инопланетянином, вышел вперед и выложил свою сладкую заначку. Я обследовал его лакомства детектором, который выглядел как световой меч. Костюм скрывал меня полностью, и, только увидев в прорезях маски напряженные глаза малыша, я понял, что он меня узнал. Однако Эдди молчал. Он повернулся и посмотрел через плечо. Он не знал, что делать, словно ему грозили неприятности, заговори он со мной. Сегодня не мой день видеться с ним. Эдди казался еще более потерянным, чем инопланетянин, в которого он играл, но я не стал его разоблачать. Проблема была не в нем.

Когда он уже отходил, я сказал:

— Инопланетянин, позвони домой.

Где-то на заднем фоне я увидел свою бывшую жену с ее новым мужем, Сетом Хансеном. Они были одеты упырями, скованными цепью, и каждый тащил в руках по ядру — примерно такими они и представлялись мне в подлинной жизни.

Очередь за «Страшными пакетами» змеилась от входа до Подателя Яств, нашего мэра, церемониймейстера торжеств, одетого как Гомес Аддамс. Чтобы все дети успели пожать руку мэра, нам пришлось держать торговый центр открытым до начала одиннадцатого. На памяти у меня остался только снимок Эдди: мэр вручает ему приз за костюм. Эдди, скрытый маской, высматривает Джанин. Я надеялся, что он высматривает и меня — там, среди зрителей.

За все мои усилия в этот вечер я был вознагражден бритвенным лезвием в яблоке. Я знал, что это жульничество, потому что был знаком с пареньком, Бобби Джеймсом. Он все время оглядывался на толпу позади себя. Старшие братья Бобби, неудачники, подначили его. Богом клянусь, мне претило участие в этой чуши. Мой малыш бродил по залу, а закон обязывал меня держаться от него подальше.

Вечер завершился допросом Бобби Джеймса: мне пришлось отнестись к розыгрышу как к реальному событию. Работавший с нами Арнольд Фишер, полицейский торгового центра, должен был выяснить, в каких домах Бобби получал выкупы. Парня сфотографировали с яблоком и бритвой. Этот образ станет теперь для нашего городка символом Хэллоуина, одним из знаков покидающего нас наивного простодушия. Меня всегда занимал вопрос, каким образом носители порока проникают в наши души, как они вынюхивают подоплеку наших жизней, предвосхищают наше падение.

Макс пускал слюни над своей миской. Черная морда возила миску по полу, мелькал темно-розовый язык. На столе лежал номер «Нэшнл энкуайерер», который я прихватил в супермаркете, с заметкой о нью-йоркском продавце хот-догов, который снял дверцу с микроволновки и за несколько месяцев испек свою руку изнутри кнаружи.

Именно так я мог бы описать свой брак.

Я зевнул и поднялся на ноги. Впереди было несколько дней отгула — запланированный отдых в моей охотничьей хижине. Пора отправляться спать. Но пока Макс справлял нужду в холодном ночном дворе, мне позвонили о пропавшей девочке.

Диспетчер, Лойс Гейнс, сказала, что, по ее мнению, тут какая-то путаница, — скорее всего, девочка решила переночевать у подружки, как-никак это Хэллоуин.

Я просто слушал ее.

— Мне очень жаль беспокоить тебя, Лоренс, но ты оглянуться не успеешь, как снова вернешься в постель, — тараторила она. — Девчонка наверняка спит в чьем-то доме. Просто зашла туда следом за другими детьми, только и всего.

Но в ее голосе что-то было не так. И я спросил:

— Сколько ей лет?

Лойс чуть-чуть замешкалась:

— Три года.

— Ты думаешь, трехлетний ребенок мог где-то незаметно остаться на ночь?

Лойс ответила не сразу:

— В этих костюмах и масках кто кого узнает?

— Чей это ребенок? — спросил я.

— Я ее не знаю… Какая-то женщина, живет одна, у нее квартира в старом доме на Ист-Пайн.

Почему-то я уже тогда понял, что эта девочка исчезла вовсе не потому, что осталась где-то переночевать.

Я поежился от ночного холода и открыл дверцу машины. Теперь смеркалось рано. Переход на летнее время попросту отнял у нас час дневного света.