Женщины для вдохновенья - Елена Арсеньева

Их глаза глядят со страниц романов, их смех звенит в строках стихов… Они вдохновляли поэтов и романистов. Их любили или ненавидели (такое тоже бывало!) до такой степени, что эту любовь или ненависть просто невозможно было удержать в сердце, ее непременно нужно было сделать общим достоянием. Благодаря им болезнь любви или ненависти заражала читателей. Их мало волновало, конечно, чьи коварные очи презираемы Лермонтовым, кого ревнует Пушкин, чьими страстями упивается Достоевский, чьим первым поцелуем украдкой любуется Толстой, кого всю жизнь нежно обожает Тютчев и к чьим ногам слагают сердца герои Тургенева… Главное — глубина чувств, тайна, а не праздное любопытство!

Ну что ж, а мы — мы полюбопытствуем и заглянем в эту глубину, приподнимем покров этой тайны: любви или ненависти творцов к своим музам.

В стеклянную дверь под огромными светящимися буквами, которые складывались в два слова: «Folies Bergеrеs», — одна за другой вбегали девушки. И все, как чудилось Любе, прехорошенькие, все дорого и модно одетые. Меховые воротники, задорные шляпки и шапочки, низко надвинутые на лоб, перестук каблучков, бодрое качание сумочек в руках… Неужели всем этим девицам тоже нужна работа? Или они уже приняты? Поэтому так нарядны, так уверены в себе…

Люба тряхнула головой, пытаясь стряхнуть с волос меленькие колючие снежинки. Снег в Париже — это такая редкость! Дождило целую неделю, а тут вдруг… Но не холодно, совсем не холодно — даже без шапочки, без перчаток, даже в простеньком драповом пальтишке без всяких мехов. Снег в любую минуту может растаять: вон на углу Фобур Монмартр застыл художник с мольбертом, торопится запечатлеть чудо природы.

Любе захотелось вернуться и посмотреть, как он изображает Париж под снегом, но стоило переступить, как в туфлях ощутимо захлюпало.

Нет, некогда ей картинки разглядывать. Надо решиться — и войти в эту стеклянную дверь, куда то и дело вбегают разодетые красотки. Ей нужна работа, нужна — побольше, чем им! На мужа, кажется, нет надежды… уехал в Берлин, прельщенный слухами, что там открылась какая-то большая газета для русских эмигрантов, — и как в воду канул. Ни денег, ни вестей. Может быть, он уже бросил ее?

Не то чтобы Люба жалела об этом необузданном ревнивце, которому во время одной из кошмарных и совершенно беспочвенных сцен дала кличку Пума. Но все-таки… какой-никакой, а муж. Женщина непременно должна быть за кем-нибудь замужем! Непременно нужен какой-то человек, к которому можно прислониться в трудную минуту! Неужели снова, как там, в Киеве, когда ее бросил Финк, она останется одна? Но ладно, в Киеве подвернулся Илья Василевский, журналист, известный Любе еще по Петербургу и писавший под псевдонимом Не-Буква. А здесь, в Париже, что-то никто и никак не подворачивается… С другой стороны, кто может обратить на нее внимание, когда она бежит в этом простеньком пальтишке, в поношенных туфельках по тусклым улицам Пасси, где селятся одни лишь безденежные русские эмигранты? И шляпка у нее только летняя, соломенная, с дивными голубыми незабудками (знакомый художник Михаил Линский написал пастельный портрет Любы в этой чудной шляпке!), но какие могут быть незабудки в январе?! Нужно заработать денег, приодеться, приобуться. Нужно получить эту работу!

А может быть, она уже опоздала? Может быть, набор закончен и мест больше нет?

Люба, мелко перебирая замерзшими ножками и прижимая к себе свой сверточек, перебежала улицу и рванула стеклянную дверь с такой силой, что показалось — позолоченная ручка вот-вот оторвется.

— Поосторожней! — буркнул швейцар, грузно сидевший на стуле, с трудом поднимая глаза от газеты. — На просмотр? Проходите… Да не туда! — прикрикнул он досадливо, когда Люба нерешительно затопталась перед широкой мраморной лестницей, устланной ковром. — Под лестницу идите. А там по коридору и наверх. — И швейцар неодобрительно пожевал губами, глядя на мокрые следы, оставшиеся на мраморном полу.

Люба промчалась по коридору кенгуриными прыжками, стараясь как можно реже касаться пола, и на миг замерла перед дверью, за которой слышался оживленный девичий говор и звуки музыки.

— На просмотр? — выглянул на ее робкий стук тощий юнец в очках, сдвинутых на лоб. Люба улыбнулась ему, как старому знакомому, но он смотрел не слишком-то приветливо. Не узнал? Или просто так сильно озабочен? — Проходите, переодевайтесь — вон там.

Люба очутилась в просторном зале, видимо, репетиционной комнате. Ряды стульев были сдвинуты к одной стене, а на свободном пространстве под звуки пианино танцевали девицы в самых причудливых нарядах. Около маленького столика сидели тощая чопорная дама в черном, господин, похожий на английского пастора, и рыжий толстяк с неприятным лицом.

— Чего же вы стоите? — прошипел между тем юнец. — Быстро переодевайтесь, Квазимодо не любит ждать.

Потом Люба узнает, что Квазимодо прозвали рыжего — соглядатая, бывшего правой рукой дирекции.

— Да я просто так пришла, — вдруг испугалась Люба. — Просто посмотреть. Я не готовилась…

— Ничего, — нетерпеливо махнул юнец. — Нескольких тактов будет достаточно. Тут люди понимающие.

— Платье я принесла, а туфель нет, — покаянно пробормотала Люба. — А в этих я не смогу.

Юнец взглядом знатока окинул ее ноги, понимающе кивнул и показал в сторону:

— Вон там целая корзина туфель. И поскорей, поскорей!

Рядом без всякого стеснения переодевались девушки. Чем-чем, а стеснительностью Люба тоже не отличалась. Поэтому она спокойно стянула юбку, джемпер и натянула пышное шелестящее платье. Подобрала по размеру шелковые туфельки… Как давно она не танцевала!

Вообще-то зал ее разочаровал. Вестибюль и швейцар — да, выглядели солидно, внушительно, а танцзал… так себе. Впрочем, главное — сцена, а она в «Фоли-Бержер», говорят, великолепная.

Девушки выходили на площадку, показывали свои номера — все, на взгляд Любы, удивительно хорошие. Впрочем, у господ, сидевших за столом, было свое мнение: некоторых девушек обрывали на полутакте, других заставляли протанцевать до конца музыкального отрывка и даже повторить.

— Откуда вы? — отрывисто спросила дама в черном, когда Люба подошла к столу. — Где работали раньше?

— В типографии на линотипе, — нерешительно проговорила она.

Брови у всех трех членов комиссии одинаково взлетели. Люба нерешительно оглянулась на юношу в очках. Может быть, надо было соврать? Сказать, что танцевала в каком-нибудь ресторанчике? Но она подумала, что он ее все-таки узнал, этот юнец, который позавчера приносил в их типографию рекламную листовку о том, что знаменитое варьете «Фоли-Бержер» набирает для очередного ревю балетную труппу. Любе уже до смерти осточертело работать на линотипе, хотя раньше ей это очень даже нравилось, да и наборщица из нее получилась хорошая: никаких ошибок, набор без переливок… Нет, он ее не узнал. Надо было соврать!