Степан Бердыш - Владимир Плотников

Самарская хроника, 1585-1587

роман

Без малого год нету житья посадским ни в Замоскворечье, ни на Сретенке, ни на Солянке от разбойного приплоду. То там, то здесь алые язычища слизывают дома, а то и целые слободы. Самому начальнику патрулей Ивану Туренину управиться с напастью невмочь. На окраинах поджигателей покрывает воевода Колычев, Шуйских сторонник. Ну а тем, верно дело, беспорядки и хай против власти — в руку.

Степан Бердыш невесело усмехнулся, хрустляво давя почернелые останки балок, и двинул вдоль дымящего погорелья. Никак опять ляхи гуляют. Понаехало ж их в Москву — хорьков сапегиных… Что за время? У правителя с царём висельники под носом чего вздумают, то и творят. Осталось от Ивана наследие, однако. Мысль прервалась ожоговой болью в левом плече.

Степан скосился. Ухмыляющийся здоровяк, толстым похлопывая кнутовищем по колену, вызывающе мигал правым глазом.

Тоже ведь рожа, спокойно рассудил Бердыш, узнавая. Сам Пронька Шелепуга. Отъявленный вор, любимец Вацлава Пшибожовского. Ага, так вот же он и сам, «батяня». Стенин взгляд проструился через плечо Проньки, задев стройного всадника, что наполовину отслоился из угла обгорелой домины.

В дыму возникли молодчики, чьи лица не оставляли сомнений насчёт их призванья и ремесла.

И с Пронькой, и с Пшибожовским Бердыша слюбил один уличный «поцелуйчик» тремя неделями дотоль. В тот раз шайка ляха едва упорхнула с-под облавы. А вот сегодня, пожалуй, Стёпа, зажмут тебя — не проскочить. Пшибожовский, гад, хоть и года в Москве не жил, а силу нажрал ой-о-йо. Кромешник. Что ль, правда — не врут, будто Вася Шуйский его услугами не брезгует?

Степан свёл руки к поясу. Ждал. Пшибожовский тоже: видать, силился опознать. Наводчик и покрыватель лихого люда, он мог помиловать, а мог и наказать. Развязку ускорил Шелепуга. Нахально шагнув вперёд, притиснул Степана плечом. Приветная затрещина отстрелила его на исходные рубежи. Тряхнув щеками, Пронька волчьи угнул голову и отступил ещё. Как бы для разбега. Редкие зеваки, горбясь и утрачивая зрение вкупе со слухом, торопко оголяли улочку.

Першисто запахло бойлом.

Размеренным упокоем Степан прошёл мимо Шелепуги, обогнул Пшибожовского, приспешников. Он знал, что пропал. Тело, ноя от напряга, было готово ко всему. Чмок губою за спиной… Наверняка от шляхтича.

Разом стали обступать жертву всею сворой — серпом. На ходу оборачиваясь, Бердыш скинул длинный опашень, одновременно накручивая его на левую кисть. Из резвой правой уже опасно лыбилась сабля.

Негодяи потянулись к ножнам и поясам. Лязг, треск, вжик — в кулаках заиграли клинки и кованые дубинки. На этом дело застопорилось. Да и не могло иначе — сталь в руке Бердыша превратилась в пращевидное облако свиста и блеска.

— Ну, што тянете ошлика жа уши? — выразив недовольство одними шипящими, Пшибожовский не имел удобства разглядеть, что там стряслось за поясом широченных спин. Панов окрик выхлестнул пару шустриков.

И тотчас перваш, суровый детина в неохватном азяме, гундосливо уркнул, выпуская саблю из отбитой руки. Тесак второго с ветерком умчался через голову, звякнул поодаль. Обезоруженные нырнули за спины. Степан не сходящей улыбкой приглашал новеньких. Его помелькивающая сталь заставляла пятиться всю кодлу. Что те коса посредь щетинящихся репьёв.

— Братва, погодь! — взвился Шелепуга. — То ж Стеня Бердыш, Годуновский жнец. Всяка режет, как чёрт белену.

Пшибожовский, кругля пареные зенки, даже приподнялся в седле:

— Хорош добыш. За голову эту оджин боярин, слышал, два фунта шеребра обешщался. Ну-к бери его, хлопцы.

— Спробуй, возьми, — медлительно предложился Бердыш. Гулливая его сабелька ничуть не утомилась писать помрачительные зигзаги. Пробился так к горелой стене — тыл оборонить. Крыкнуло обугленное стропило, да не прибило.

Шустрецы насели — неохотно, но скопом. Ещё один дёрнул перерубленной в запястье рукой. С всхлипом треснуло лезвие четвёртого. Вперёд сунулся Шелепуга. Сыпля мрачные прибаутки, он искусно поигрывал саблей. Бой становился жёстче и опасней. Неуловимыми лучами отражая наскоки прочих, Степан, казалось, замкнулся на поединке с Пронькой.

Пшибожовский понукал головорезов вздорными криками и змеиной смесью русско-польской ругни. Ничто не предвещало перелома, как Шелепуга вдруг обеими руками вкогтился в порудевший висок и брякнулся задницей. Его уволок откормленный бугаёк по кличке Сёма Валенок.

Пшибожовский смурнел. Он даже наполовину выдвинул из ножен саблю. Но, знать, не нашлось духу схватиться с проверенным держаком. Налётчики, хоть и разъярились не на шутку, разумно острожели.

На самом деле, Бердыш изрядно устал. Биться всё трудней. Напуская на него горсть сотоварищей, враг через два позволял себе роздых. Приноровяся к изобретательной бердышовой ловкости, всё успешней отражали они страшные выпады. Брали уныло, но верно — на измор. Их срочно требовалось озадачить новиной.

Улучив миг, Степан ловко перекинул клинок из занемевшей правой в помалу освобождённую от плащевого щита левую. Ещё один резкий выпад — и чужая сабля шваркнулась у ног. На крату самой кратости Степанова голова нырнула к земле.

Взметнулся к небу пушистый срез русого чуба. А вослед с визгливым звяком вспорхнули к небу два поцеловавшихся клинка.

С прозрачным стоном один из лихоимцев сдавил правое предплечье. Грузный пинок втёр его в грязный багрянец мостовой. Высовывая иссыхающие языки, подраконенная пятерица жалась к вожаку.

— Ибрагим, осил! — почти без шипа взрыдал мучнисто запятневший поляк. С мотком прочной волосяной бечевы отделился от прореженной стайки юркий башкирец. Грозная петля осила взмыла над Степаном. Твёрдая рука предугадала линию захлёста. Завидный взмах — и бечёвка разрезана. Да не поспел витязь предугадать всего коварства польского гостя. Из-под синего кунтуша Пшибожовского с чётко рассчитанной заминкой выпорхнул шёлковый аркан. Захлёст полонил богатырские плечи. Шляхтич рванул, да сил повалить недостало. Под жёстким роковым кольцом забугрились мышцы. И тут Сёма Валенок сбоку обрушил на Степана стропильный полуобгарыш. Подломленным стволом, не устояв, Бердыш свалился.

Люто заработали тугие кулаки и гулкие подошвы. Не скульнуть, не ворохнуться. Не сразу Вацлав унял развоевавшуюся «слободку». Приблизясь к поверженному, охватил влажной пятернёй скулу его, издевательски прищурился в закровленное лицо. Молодое, почти красивое. Почти — потому что обезображено тёмным обручем шрама: яхонтовая прожилка в охват от правого переносья до верха левой ноздри. Медленно рука сместилась к копне подёрнутых ранней иневой волнистых волос. Собрав густой сноп в подрагивающий кулак, поляк близко-близко подтянул Степанову голову ко лбу своему, свежему, как у младенца.