Поп - Александр Сегень

Посвящается светлой памяти само отверженных русских пастырей Псковской Православной миссии в годы Великой Отечественной войны. А также – митрофорному протоирею Сергию Вишневскому

Слова такого нет в родной речи, чтобы передать всё благоухание и весь чистый свет того упоительного июньского полдня, когда, отменно пообедав, отец Александр Ионин в лёгком летнем подряснике сидел за чтением и, досадуя, беседовал с мухой. По своему обыкновению, священник благочестиво расположил пред собой книгу и читал, сидя над нею, как ученик, сложив руки одна на другую. Муха же, напротив, лишённая всякого благочестия, то и дело приземлялась на страницы книги и ходила по буквам, отвлекая батюшку, который вынужден был любоваться тем, как она потирает передними лапками, будто говоря: «Ага! Сейчас мы тут напакостим!», моет лупастые глаза, словно совершая мусульманский намаз, а затем уже задними лапками чистит себе прозрачные крылья.

– Вот, муха, до чего же ты непочтительное творение Божие! – возмущался шестидесятилетний священник. – В то время как я, лицо духовного звания, протоиерей, рукоположенный некогда самим Вениамином, митрополитом Петроградским, погружаюсь в дивный мир поучений преподобного аввы Фалассия, ты имеешь дерзновение садиться на сии красноречивые словеса, ходишь по ним своими наглыми ножищами, моешься тут, прости Господи, и вообще, неизвестно, какие вынашиваешь замыслы.

Он снова старался сосредоточиться на словах мудрого старца: «Кто передаёт брату укорения от другого, тот под видом доброго расположения таит зависть… Как ароматов нельзя найти в тине, так и благоухания любви в душе злопамятного… Расторгни узы любви к телу, и ничего не давай сему рабу, кроме необходимо нужного…» – и снова спотыкался об эту хамоватую муху, пока не вынужден был дать ей щелчка:

– На-ко!

Муха жалобно перевернулась на спину, сердито взлетела и переместилась на подоконник.

– И это я, про которого говорят, что я мухи не обижу, вынужден был чуть не убить тебя, – укоризненно сказал назойливому насекомому священник. – Ладно уж, ползай тут. Глядишь, и тебе перепадёт мудрость.

В комнате с полным ситом яиц появилась супруга отца Александра, матушка Алевтина Андреевна, ровесница своего мужа, она даже была на полгода его старше.

– Ты с кем разговариваешь?

– С мухой.

– Охота тебе! Не пойму, отчего это куры так стали нестись? Вон сколько наквокали за сегодня! Это бывало такое? Неведомо, к добру ли?

– Отчего ж не к добру?

– Да уж и не знаю, чего думать…

– Вот вы, люди!.. Не станут нестись куры – плохо, много несутся – опять не так.

– Да ведь всё должно в меру быть. А ты не спорь – когда куры чересчур много несутся или когда грибов слишком много в лесу – всегда к войне. И не нравится мне, что Моисей пришёл. Иди, тебя просит позвать.

На крыльце у отца Александра состоялась беседа с Моисеем:

– Помоги, батечка, – говорил Моисей. – Не унимается она. Мы и так, и этак её уговаривали, а она своё талмудычит. Стала вовсе невозмутимая. И такие страшные слова говорит: «затхлая атмосфера», «беспросветность». Это про веру своих предков!

– Чем же я помогу тебе, милый человек?

– Э! Кто не знает отца Александра! Все знают вас, как вы имеете силу проповеди. Говорят, очень ужасная сила.

– Так ведь я о Христе проповедую, за Христа, а ты, добрый человек, как я понимаю, просишь иное – чтобы я твою дочь от Христа отваживал.

– Ой, Боже, ну что вам стоит! Одного отвадите, а за это сто человек ещё привадите. Посуди сам, батечка, у тебя четверо сыновей, все взрослые, двое в Москве, один в Ленинграде, тоже, я скажу, неплохо, а один аж в самом у Севастополе. И никто не против, живите в своё удовольствие. А у мене же ж пятеро дочерей и только одна в замужах. Если же Хавочка свершит свои нелепые мечты и переместится в вашего Бога, то кто её возьмёт в замуж? Наши не возьмут, потому что она ваша, а ваши не возьмут, потому что она наша. Ой вэй, горе ж мне! На колени встану, помоги!

– Ах ты, оказия какая, – сокрушённо пробормотал отец Александр, теребя свою красивую бороду, светло-русую, украшенную благородными седыми опушками.

Дочь Моисея стояла поодаль возле кладбищенской ограды, издалека – очень даже русская девушка среди русского пейзажа с погостом и церковью, березами и осинами. Увидев в священнике замешательство, Моисей кликнул её:

– Что же ты там стоишь, Хава! Иди, батечка поговорит с тобой.

– Не надо, лучше я к ней подойду, – отстранил отец Александр Моисея и добавил: – С глазу на глаз.

Он подошёл к Хаве и бодро начал с ней беседу, уговаривая:

– Ты должна осознавать, дева, что сей поступок может быть самым важным в твоей жизни.

– Я осознаю, батюшка, – хлопала она в ответ длинными и пушистыми ресницами.

– До конца ли? Ведь только подумай, какое горе ты принесёшь родителям и сестрам своим, отрекаясь от их веры и принимая лучезарный свет Православия!

– Но ведь и сказано в Писании, что оставь родителей своих и приди ко Христу, и что помеха ближние человеку.

– Это сказано, я не спорю. Но учти, что Православие накладывает на человека величайший груз ответственности. Сейчас, в вере народа своего, ты ответственна только за ближних, а, покрестившись, станешь ответственна и за ближних, и за дальних. Так только за своих единоплеменников, а так – за все народы мира. Осознаёшь ли?

– Да, батюшка. Я сознательно хочу принять веру в Христа, и ничто меня не остановит!

Моисей послушно стоял у крыльца и вглядывался в фигуры дочери и священника, пытаясь понять, куда склоняются чаши весов. Отец Александр продолжал беседовать с девушкой, и так и сяк уговаривая её основательно всё взвесить. Он совершал такие жесты, что со стороны можно было подумать, будто он гонит от себя девушку. Наконец, та даже перестала с ним спорить, покорно выслушивая.

– Господь простит тебя, если ты останешься при своих и будешь доброй, нежной матерью, ласковой женой, честной соседкой, если никому не причинишь зла в своей жизни. Господь простит, что ты будешь тайной христианкою. Но если ты примешь таинство крещения и будешь худой христианкою, тебе уж не будет прощения. Иной и у нас думает: «Я крещёный, стало быть, уже спасённый», а оно далеко не так. Крепко задумайся над моими словами и не спеши. Обещаешь ещё раз всё взвесить?

Девушка долго молчала, потом устало произнесла:

– Теперь обещаю. Подумаю. Может, оно и верно…

И так она это сказала, что отец Александр вдруг испугался силы своей же собственной проповеди и с лукавой улыбкой добавил: