Правдивая история - Клэр Пули

* * *

Она пыталась вернуть тетрадь. Едва обнаружив, что тетрадь забыли, она схватила ее и бросилась за необычным владельцем. Но мужчина уже ушел. Он двигался удивительно быстро для человека столь преклонного возраста. Возможно, он действительно не хотел, чтобы его нашли.

Это была обыкновенная школьная тетрадь в бледно-зеленой обложке, похожая на те, что Моника брала с собой в школу и где прилежно записывала домашние задания. Ее подруги разрисовывали обложки тетрадей сердечками, цветами и именами своих последних увлечений, но Моника не была настолько глупа. Она слишком уважала добротные канцелярские принадлежности.

На обложке тетради красивым каллиграфическим почерком выведены слова:

Правдивая история

В нижнем углу более мелкими буквами поставлена дата: «Октябрь 2018». Может быть, подумала Моника, в тетради есть адрес или хотя бы фамилия, и тогда она сможет вернуть ее. Несмотря на всю непритязательность, тетрадь несла на себе отпечаток какой-то значимости.

Моника открыла тетрадь. На первой странице было лишь несколько абзацев:

Насколько хорошо вы знаете живущих рядом с вами людей? Насколько хорошо они знают вас? Вы хотя бы знаете имена соседей? Вы поймете, если они окажутся в беде или много дней не будут выходить из дому?

Каждый лжет о своей жизни. Что произойдет, если вместо этого говорить правду? Единственное, что отличает вас, что позволяет поставить все на свои места? Не в Интернете, а с живыми людьми вокруг вас?

Возможно, ничего не произойдет. Или может быть, рассказанная история изменит вашу жизнь или жизнь пока незнакомых вам людей.

Именно это я и собираюсь выяснить.

На следующей странице было написано что-то еще, и Монике не терпелось прочитать, но в кафе как раз была запарка, и она знала, что нельзя выбиваться из графика. Хлопотная работа. Она сунула тетрадь на полку рядом с кассой, где лежали меню и флаеры от разных поставщиков. Прочтет позже, когда сможет нормально сосредоточиться.

Моника растянулась на диване у себя в квартире над кафе, держа в одной руке большой бокал «Совиньон блан», а в другой – найденную тетрадку. Монику изводили вопросы, которые она прочла утром, они требовали ответов. Весь день она провела, общаясь с посетителями, подавая им кофе с пирожными, болтая о погоде и обмениваясь последними сплетнями о знаменитостях. Но когда она рассказывала кому-нибудь о себе что-то действительно важное? И что она на самом деле знает о них, помимо того что один любит кофе с молоком, а другой – чай с сахаром? Моника открыла тетрадь на второй странице:

Меня зовут Джулиан Джессоп. Мне семьдесят девять лет, и я художник. Последние пятьдесят семь лет я живу в апартаментах «Челси стьюдиос» на Фулхэм-роуд.

Это основные факты, но правда заключается вот в чем: Я ОДИНОК.

Частенько я целыми днями ни с кем не разговариваю. По временам, когда мне все-таки приходится говорить – например, мне позвонили по поводу страхования платежей, – я начинаю издавать какие-то каркающие звуки, ибо голос у меня почти пропал.

Возраст превратил меня в невидимку. Для меня это особенно трудно, потому что прежде на меня всегда смотрели. Все знали, кто я такой. Мне не было нужды представляться. Стою, бывало, в проеме двери, а мое имя шепотом передают по цепочке через всю комнату, и я ловлю на себе взгляды, брошенные украдкой.

Порой я задерживался у зеркал и медленно проходил перед витринами магазинов, разглядывая свой силуэт и волнистые волосы. Теперь, натыкаясь на свое отражение, я едва себя узнаю. По иронии судьбы Мэри, которая безропотно приняла бы неизбежность старения, умерла относительно молодой, в шестьдесят, а я вот все еще здесь – вижу, как постепенно рассыпаюсь на части.

Будучи художником, я наблюдал за людьми. Я анализировал их взаимоотношения, замечая, что всегда существует равновесие сил. Один партнер более любим, другой – более любящий. Я предпочитал быть любимым. Теперь я понимаю, что воспринимал присутствие Мэри как нечто само собой разумеющееся – с ее неброской миловидностью, розовыми щечками и неизменной заботливостью и надежностью. Я научился ценить ее только после того, как ее не стало.

Моника прервалась, чтобы перевернуть страницу и отхлебнуть вина. Пожалуй, Джулиан ей не очень нравился, хотя и было его жаль. Она догадывалась, что жалости он предпочел бы неприязнь. Моника продолжила читать:

Когда здесь жила Мэри, в нашем небольшом коттедже всегда было полно народу. Повсюду сновали местные ребятишки, и Мэри угощала их историями, советами, а также шипучкой и чипсами «Монстр манч». Мои менее успешные друзья-художники постоянно без приглашения являлись на обед вместе со своими новыми моделями. Мэри искусно разыгрывала из себя гостеприимную хозяйку, и, наверное, только я замечал, что этим женщинам никогда не предлагали к кофе шоколадных конфет.

Мы всегда были чем-то заняты. Наша светская жизнь вращалась вокруг Арт-клуба Челси, бистро и бутиков Кингс-роуд и Слоун-сквер. Мэри много часов проводила на работе – она была акушеркой, а я колесил по стране и писал портреты людей, посчитавших себя достойными быть запечатленными для потомков.

Каждую пятницу вечером, начиная с конца шестидесятых, мы приходили к пяти часам на расположенное поблизости Бромптонское кладбище, бывшее удобным местом встречи для всех наших друзей, поскольку четыре его угла соединяли между собой Фулхэм, Челси, Южный Кенсингтон и Эрлс-Корт. Бывало, мы планировали свои выходные на могиле адмирала Ангуса Уайтуотера. Мы не знали этого Адмирала, просто случилось так, что над местом его последнего упокоения лежала внушительная плита из черного мрамора, являвшая собой превосходный стол для выпивки.

Во многих отношениях я умер вместе с Мэри. Я перестал отвечать на телефонные звонки и письма. Я дал краскам засохнуть на палитре и однажды, одной невыносимо долгой ночью, уничтожил все свои неоконченные полотна – разорвал их на многоцветные узкие ленты, а потом накрошил из них конфетти портновскими ножницами Мэри. Когда примерно пять лет спустя я наконец-то вылез из своего кокона, соседи переехали, друзья от меня отказались, мой агент списал меня со счетов, и тогда я понял, что стал незаметным. Со мной произошла обратная метаморфоза из бабочки в гусеницу.

Каждую пятницу я по-прежнему поднимаю рюмку «Бейлиса», любимого ликера Мэри, на могиле Адмирала, но теперь это только я и призраки прошлого.