Чистая работа - Линда Ла Плант

Посвящается памяти Джейсона Маккрейта

Анна пребывала в скверном настроении. Он не явился к ужину. Естественно, работа есть работа, могут возникнуть неотложные дела, но ведь не трудно, в конце концов, позвонить и предупредить, она бы все поняла. Тем более что уважение требований профессии она уже давно поставила на первое место в списке его личных качеств со знаком плюс. Наступила очередная пятница, впереди ее ждали длинные выходные: они собирались вместе съездить за город, остановиться на ночь в какой-нибудь уютной гостинице. В кои-то веки им обоим удалось выкроить свободное время, и оттого его молчание было особенно обидным. Анна послала на его мобильник несколько сообщений, стараясь, однако, держать себя в узде, — вполне возможно, он работает на вызове; хотя, по ее разумению, он должен был бы сидеть на месте и заканчивать длинное муторное расследование, которым занимался не первый месяц.

Анна соскребла засохшую еду с тарелки в мусорное ведро. Ну что ж, ей не привыкать сидеть одной, и, барабаня карандашом по зубам, она принялась подсчитывать, в который уже раз он опаздывает на ужин. Случалось, что он и вовсе не появлялся, а сразу отправлялся к себе на квартиру. Хотя они фактически жили вместе, он не спешил расставаться со своим жильем в Килберне: когда дело оказывалось особенно заковыристым и он сутками не спал, то предпочитал не беспокоить ее и оставался у себя. Никаких трений между ними из-за этого не возникало, а иногда она сама бывала довольна таким раскладом, хотя вслух об этом не говорила. Кроме того, в Килберне он любил встречаться с Китти, своей падчерицей от второго брака. Анна относилась к этому совершенно спокойно, особенно когда с головой уходила в собственное расследование.

Вместе они не работали с тех пор, как о них стало известно. Отчасти и из-за негласного правила, по которому сотрудники столичной полиции не должны вступать между собой в неформальные отношения, особенно если они работают над одним делом. Ленгтона это беспокоило больше, чем Анну, но она с пониманием относилась к его позиции и была только рада тому, что после дела Красного Георгина каждый из них занимался своим собственным расследованием. По взаимному молчаливому согласию они постановили не говорить дома о работе, и она ни разу этого правила не нарушила, а вот Ленгтон, едва войдя в дом, нередко разражался бранью и проклятиями. Анна никогда не заводила об этом речь, но со временем наметился очевидный перекос. Он без умолку рассказывал о своей команде, о прессе, о службе уголовного преследования — в общем, обо всем, что волновало его в тот или иной день, — но все реже интересовался, как идут дела у нее. Эта его черта была из списка минусов.

Анна принялась загружать посудомоечную машину; сам он ни за что в жизни не поставил бы туда свою тарелку. По утрам он обычно так спешил, что она находила чашки из-под кофе то в спальне, то в ванной, — и ладно бы еще только чашки, но еще и окурки, а вот этого она совершенно не выносила. Если под рукой не оказывалось пепельницы, он гасил сигарету прямо о блюдце или о чашку, а пепельницы за все время их совместной жизни он ни разу не вытряхнул. Никогда он не выносил мусор, не мыл и не выставлял за дверь бутылки из-под молока, — в сущности, ее квартира в Мейда-Вейле была для него чем-то вроде перевалочного пункта. Только она отвозила белье в прачечную, забирала его оттуда и застилала постель свежими простынями, мойка и глажка тоже лежали на ней. После него спальня напоминала район боевых действий: носки, трусы, рубашка, пижамные штаны валялись там, где ему заблагорассудилось их снять. После душа он небрежно швырял мокрые полотенца прямо на пол, а колпачок на тюбике с зубной пастой никогда не закручивал. Она говорила ему об этом, он извинялся, обещал исправиться, но ничего так и не менялось.

Анна плеснула себе вина. Список минусов приближался ко второй странице, плюсы уместились на двух жалких строчках. Были ведь еще и счета… Когда она просила, он открывал кошелек и вытягивал из него пару сотен фунтов, но еще до конца недели нередко забирал их обратно. При этом она не назвала бы его жмотом, вовсе нет. Он просто не задумывался о таких вещах. Анна знала это: он все время жаловался, что у него опять отключили электричество, потому что он забыл заплатить. Дома он набрасывался на еду, как голодный волк, но никогда не ходил с ней за продуктами. Плюс, ну пусть с натяжкой, был здесь в том, что он хвалил ее стряпню, хотя она прекрасно понимала, что ее кулинарные умения оставляют желать лучшего. Вино он поглощал литрами, а без глотка виски просто не ложился спать — этот минус Анна жирно подчеркнула. Склонность Ленгтона к выпивке всегда ее беспокоила. Были у него, правда, и периоды воздержания, продолжались они примерно с неделю и чаще всего имели целью доказать ей, что он вовсе не скатывается к алкоголизму. Когда она заговаривала об этом, он сразу начинал возмущаться и доказывать, что ему надо расслабляться. И все же она вела свой учет: выпивать дома — это одно, но она знала, что он регулярно наведывается в бар с компанией.

Анна допила бокал, налила еще. Она чувствовала, что сама понемногу накачивается алкоголем, но твердо намеревалась объясниться с Ленгтоном, как только он появится. Анна снова просмотрела свой список и поняла, что все впустую. Каждый раз, когда она пробовала объяснить ему свои чувства, происходило одно и то же — большой плюс их совместной жизни возникал в самый неподходящий момент. По ночам он притягивал ее к себе, и они всю ночь лежали, тесно прижавшись друг к другу. Анне безумно нравилось, как он обнимал ее, утыкаясь носом в шею. После душа его мокрые волосы пахли ее шампунем, он регулярно брился на ночь, потому что его жесткая щетина царапала ей кожу. У нее просто перехватывало дыхание от восторга, когда он занимался любовью: он умел быть нежным и страстным, заботливым и внимательным к любому ее капризу. Но только в постели…

Ленгтон заполнял собой всю ее небольшую квартиру — сразу, как только появлялся в дверях, и до тех пор, пока не уходил, — а без него становилось угнетающе тихо и пусто. Иногда это нравилось, но надолго ее никогда не хватало, она скучала по нему и всегда с трепетом прислушивалась к его стремительным шагам вверх по лестнице. Она терпеливо ждала, он входил, распахивал объятия и кружил ее, как будто они не виделись много недель, а не расстались утром. Только потом он рывком снимал пальто, опускал на пол портфель, скидывал туфли, по дороге в душ небрежно снимал с себя все остальное и беззаботно швырял вещи прямо на пол. Душ перед ужином был непреложным правилом: он терпеть не мог запаха камер, диспетчерских в полицейском управлении и дешевых сигарет, которым пропитывалась его одежда. После душа он облачался в свой старый халат в темно-синюю и белую клетку, шлепал босиком в комнату и включал телевизор. Он никогда не смотрел программу целиком — просто щелкал пультом, попадая то на новости, то на сериалы, которые ненавидел до скрежета зубов. Она готовила, а он кричал ей из комнаты, какое дерьмо показывают, потом шел на кухню и открывал вино. Усевшись на табурет, он рассказывал ей, как прошел его день: что было хорошего, что плохого, а что совсем уж отвратительного. Его энергия била ключом, и, откровенно говоря, когда он рассказывал о своих делах, ей всегда было интересно.