Встретимся в суде - Фридрих Незнанский

Они были молоды.

Они были молоды и красивы — так, как способны быть красивы только начинающие жить люди, в чертах которых проступает неуемная жажда действия. В отличие от своих сверстников они не были беспечны: разумную заботу о завтрашнем дне выдавало то, что они старательно получали образование в Уральском политехническом институте, расположенном, как известно, на территории славного Александрбурга. Они грызли гранит науки, мечтая о скором применении своих знаний на практике. Перед ними лежал, готовый покориться им, целый мир. Они готовы были своротить горы… Первым делом — Уральские, а там уж — какие придется.

А главное, они были дружны. Это была дружба, которую, верилось, не под силу разрушить ни деньгам, ни женщинам. Это была дружба, которая превыше всех сиюминутных обстоятельств. Это была дружба, которую описывают в романах.

— Пройдут годы, — сказал как-то раз тот из них, кого они меж собою признавали за главного, — пройдут десятилетия. Страна изменится, возможно, изменимся и мы… Давайте не меняться в одном! Давайте поклянемся: что бы ни случилось с каждым из нас, другие готовы будут в любую минуту прийти к нему на помощь.

— Ты чудак какой-то, Валька, — усмехнулся тот, кто тоже иногда выступал в роли главного, хотя по сути им и не был. — Зачем клясться, зачем плести высокие словеса? Мы же и так — бригада!

И точно, они стали бригадой. «Бригадой реаниматоров» — так звали их люди, которым они приходили на помощь.

А вот себя спасти не смогли…

Пансионат «Уралочка» под Александрбургом, 25 октября 2005 года.

Рубен Айвазов

После десяти часов вечера территория пансионата «Уралочка» словно вымерла. Ни одной живой души, только ветер беспрепятственно гуляет в безлистых кронах деревьев, клоня их набок. Летом, в сезон отпусков, здесь всегда много народу, и в выходные, бывает, кое-кто наведывается — даже зимой. Какой-нибудь оригинал способен приехать на один день, без ночевки, чтобы забрать в город что-то, забытое посреди лета и внезапно понадобившееся. Но поздний вечер среды в конце холодного октября не оставлял надежды на человеческое общество. Правда, в пансионате работали гастарбайтеры, но они рано ложились спать. Обезлюдевшие дома возвышались черными громадинами, и бессветные окна их были слепы.

Единственный дом, в котором из-за желтых занавесок приветливо сияло электричество, принадлежал исполнительному директору всех пансионатов, объединенных названием «Уралочка» — Рубену Айвазову. Электрический прожектор ярко освещал также прилегающую к дому территорию. Слышался звон цепи и радостное взвизгивание.

— Ешь, Злодюжка, — ласково приговаривал Айвазов, вываливая в железную миску порцию собачьих консервов, — кушай, дружок.

Рубен Айвазов был единственным, кому здоровенная кавказская овчарка по кличке Злодей позволяла обращаться с собой подобным образом. Даже его жену, Милену, он не признавал за хозяйку, и, когда Рубен задерживался на работе, пес сидел некормленый, потому что Милена не рисковала приближаться к миске, возле которой угрожающе топталось это похожее на пещерного медведя чудовище. Правда, дочь Милены, Оксану, Злодей любил, но в том ничего удивительного нет: на белом свете, надо полагать, не появилось существо, человек или зверь, способное причинить вред такому ангелу, как Оксана…

Покормив собаку, Айвазов быстро взбежал на крыльцо — не потому, что испугался чего-нибудь, просто октябрьский ветер слишком пронзительно забирался под куртку. Милена встретила его в холле, поспешно захлопнула за Рубеном железную дверь и закрыла ее на все замки, изготовленные по эксклюзивному заказу. Расстегнула на нем куртку и пропустила под нее руки, обхватив мужа вокруг талии. Рубен Айвазов, который в последнее время все чаще вспоминал, что ему уже сорок, и что его курчавая, как у негра, шевелюра покрывается инеем кавказской почтенной седины, и что надо следить за собой, чтобы не растолстеть, как свинья, рядом с Миленой забывал обо всех этих неприятных обстоятельствах. Рядом с Миленой он становился двадцатисемилетним, как она, гибким, как она. Они располагали единым совокупным телом, которое тянулось к всяческим наслаждениям.

— Хочешь? — почти без голоса, одними влажными губами, спросила Милена и сама же ответила: — Хочешь.

Тело подсказывало Рубену, что он, конечно, хочет того же, чего и Милена. Но, помимо тела, он располагал еще и рассудком. Поэтому, слегка высвободившись, он спросил — негромко, но без интимного шепота:

— Оксанку уложила?

Милена мотнула головой. Вдоль лица упала соломенно-русая прядь, прикасаясь к губам:

— Ты о чем? Когда она нам мешала?

— Ну нет, при чем тут «мешала»? Дело-то не в этом. Время позднее, погода плохая, дети должны спать. Так что давай-ка, устрой ее, пожалуйста. А после мы займемся, — Рубен улыбнулся, обрисовав глубокие, точно выжженные, восточные морщины в углах рта, — всем, чем надо.

Милена не обиделась, не стала возражать: она была хорошей, правильной женой для такого мужа, как Рубен Айвазов. Она послушно поднялась на второй этаж, где помещалась детская. Оттуда не доносилось ни звука, точно в доме не было ребенка. Однако ребенок в доме был. Обворожительной красоты девочка: золотые локоны, сметанно-белая кожа, нежный румянец щек, небесной голубизны бездонные глаза с длиннейшими загнутыми черными ресницами. Выпитая кукла! Сходство с куклой подкреплялось тем, что Оксана целые дни способна была проводить неподвижно, точно забытая в углу игрушка. Она никогда не давала понять, что необходимо поменять памперсы, которые ей, несмотря на шестилетний возраст, поддевали под колготки; она никогда не просила есть, и если бы ее решили совсем не кормить, так и умерла бы от голода — безропотно, безмолвно, как жила.

Если раздвинуть золотистые волосы, на детской головке обнаружится грубый шрам: когда Оксана родилась, часть ее мозга отвратительной, обвитой сосудами шишкой выступала наружу через отверстие в черепе. Ребенка оперировали нейрохирурги на первом месяце жизни. Обещали, что интеллект будет развиваться нормально. Не развился… Отец Оксаны — первый и пока что единственный мужчина, побывавший законным Милениным мужем, — убеждал, что девочку нужно сдать в учреждение для неизлечимых и забыть о ней. Не убедил. Исчез сам — в дочкин день рождения, когда Оксане исполнилось два года. Посчитал величайшей глупостью праздновать рождение той, кому на роду написано быть бесполезным бременем для близких и общества. А вот Милена так не считала. Милена упрямо праздновала Оксанины дни рождения, балуя ее в эти дни вкусненьким, хотя девочка не отличала торт от овсяной каши. Милена упрямо покупала Оксане игрушки, хотя девочка не умела в них играть и в лучшем случае останавливала на них взгляд своих ко всему безразличных красивых глаз. Милена упрямо читала Оксане стихи и сказки, хотя девочка ни разу не дала понять, что их содержание ее трогает. В конце концов Милена нашла для дочери самый лучший на Урале интернат, где педагоги и психологи занимались развитием крох ума таких вот особенных деток, где Оксану научили ходить, не падая, и отличать «горячо» от «холодно» и «сухо» от «мокро», — но откуда Милена все-таки забирала дочку на время выходных и отпусков, потому что была привязана к ней всей душой…