Обретение мудрости - Дэйв Дункан

Четвертая Клятва

Счастлив тот, кто спасает жизнь товарищу, и благословенны двое, спасшие жизнь друг другу. Лишь им позволена эта клятва, и да будет она высшей, абсолютной и необратимой:

Я — брат твой,

Моя жизнь — твоя жизнь,

Твоя радость — моя радость,

Моя честь — твоя честь,

Твой гнев — мой гнев,

Мои друзья — твои друзья,

Твои враги — мои враги,

Мои тайны — твои тайны,

Твои клятвы — мои клятвы,

Мое добро — твое добро,

Ты — брат мой.

— Куили! Проснись! Жрица!

Кричавший, кроме того, колотил во входную дверь. Куили перевернулась на бок и накрылась с головой одеялом. Ведь она, кажется, только что легла?

Дверь скрипнула. Стук раздался снова, на этот раз по доскам внутренней двери, ближе и значительно громче.

— Ученица Куили! Ты нужна нам! — Снова стук.

Главная неприятность летом заключалась в том, что для сна никогда не хватало ночи, однако в маленькой комнатке было еще темно. Петухи еще не пропели… Нет, послышался крик одного, где-то вдалеке… Придется вставать. Кто-то, вероятно, болен или умирает.

Внутренняя дверь со скрипом распахнулась, и в комнату поспешно вбежал человек, крича:

— Жрица! Тебе нужно идти — там воины, Куили!

— Воины? — Куили села.

Это был Салимоно, грубо отесанный, неуклюжий крестьянин-Третий. Обычно невозмутимый, в редких случаях он мог волноваться, словно ребенок. Сейчас одна из его ручищ размахивала искрящейся свечой, угрожая поджечь его собственные седые волосы, или соломенный матрас Куили, или древнюю дранку крыши. Свеча бросала отсветы на каменные стены, на его изможденное лицо, и на глаза Куили.

— Воины… идут… О! Прошу прощения, жрица! — он быстро отвернулся, в тот самый момент, когда Куили упала на постель и натянула одеяло до подбородка.

— Сал'о, ты сказал «воины?»

— Да, жрица. В лодке. У пристани. Пилифанто их видел. Поторопись, Куили… — Он направился к двери.

— Подожди!

У Куили возникло непреодолимое желание снять с плеч собственную голову, встряхнуть ее и поставить на место. Большую часть ночи она провела с ребенком Эгол — это был наверняка худший случай желудочных колик за всю историю Народа.

Воины? Пламя свечи наполняло крохотную комнатку копотью от гусиного жира. Пилифанто не был полным идиотом. Не мыслитель, конечно, но и не идиот. Он был страстным рыболовом, что могло объяснить, почему он оказался на пристани в предрассветный час. У воды, вероятно, было светлее, и силуэт воина легко было бы различить. Это было вполне возможно.

— И что вы предпринимаете?

Стоя в дверях спиной к ней, Салимоно ответил:

— Уводим женщин, конечно!

— Что? Зачем?

— Но ведь воины…

Не так. Все не так. Куили мало что знала о воинах, но больше, чем знал Сал'о. Спрятать женщин — это было самое худшее, что только можно было сделать.

— Нельзя! Это оскорбление! Они придут в ярость!

— Но, жрица…

Она не была жрицей. Она была лишь Второй, ученицей. Местные жители называли ее жрицей из вежливости, поскольку никого, кроме нее, у них не было, но ей было лишь семнадцать, а Сал'о был крестьянином-Третьим, дедом, и заместителем Мотиподи, так что вряд ли она имела право ему приказывать, но она была также и местным знатоком воинов, и она знала, что укрыть женщин — страшная провокация… Ей требовалось время на размышление.

— Подожди снаружи! Не дай женщинам уйти. Я сейчас буду.

— Да, Куили, — сказал Сал'о, и комната погрузилась в темноту. Пятна призрачного света все еще плавали перед ее глазами. Хлопнула входная дверь, и она услышала его крик.

Куили отбросила одеяло и поежилась, покрываясь гусиной кожей. По ледяным неровным плитам пола она босиком подошла к окну и распахнула ставни. В комнату проник слабый свет, сопровождавшийся шумом дождя и стуком падающих с крыши капель.

Одно из двух ее платьев было грязным, поскольку накануне она полола морковь. Другое было почти таким же поношенным, однако где-то у нее было еще одно, старое, которое она принесла из храма. Тогда это была второе ее лучшее платье, и теперь оно было лучше, чем два других. Она нашла его в сундуке, вытащила его оттуда и надела через голову одним движением. Оно оказалось удивительно обтягивающим. Вероятно, она пополнела сильнее, чем предполагала. Что могут подумать воины о жрице в столь обтягивающем платье? Она одновременно нашарила туфли и гребень.

Деревянные подошвы простучали по каменному полу. Она открыла скрипучую входную дверь, снимая висевший на колышке рядом с ней плащ. Из-под покрывала черных облаков светлел край неба. Кричали петухи, приветствуя зарю. Она все еще расчесывала гребнем длинные спутанные волосы, ощущая отеки под глазами и сухость во рту.

На дальней стороне пруда шипели четыре или пять факелов посреди толпы из дюжины взрослых и нескольких перепуганных детей. Еще двое или трое направлялись к ним. Свет смутно отражался от покрытой рябью воды; еще несколько огней плясало в некоторых окнах. Ветра не было, лишь непрекращающийся моросящий дождь — летний, даже не очень холодный.

Хлюпая по лужам, она обошла пруд и подошла к группе. Дождь намочил ее волосы и лил за воротник. При ее виде наступила тишина. Она была местным знатоком воинов.

Зачем воины появились здесь?

Послышалось сразу несколько голосов, но их заглушил голос Салимоно:

— Это безопасно, жрица?

— Опасно прятать женщин! — решительно сказала Куили. Кандору рассказывал об опустошенных сожженных деревнях. — Вы их только рассердите. Нет, эти мужчины…

— Но они этого не делали! — запричитала одна из женщин.

— Это не мы! — послышались голоса других. — Ты же знаешь!

— Тихо! — сказала она, и стало тихо. Все они были старше нее, даже Ния, и тем не менее они замолчали. Все они были крупнее нее — рослые, неотесанные крестьяне, сбитые с толку, неразличимые в полумраке. — Сал'о, ты послал весть ее милости?

— С ней отправился Пил'о.

— Возможно, всем мужчинам следовало бы отправиться…

Снова послышался испуганный хор голосов:

— Это не мы!

— Тихо! Я знаю. Я готова это подтвердить. Но я не думаю, что об этом стало известно.

Наступила тишина. Затем послышалось ворчание Май: