Чужой, плохой, крылатый - Елена Лабрус

Десять лет назад…

— Святая Ассанта! — девочка замерла, втянула голову в плечи, пережидая оглушающий раскат грома и, поплотнее запахнув плащ, поспешила дальше.

Пронизывающий ветер сорвал с головы капюшон, первые ледяные капли упали на землю и за шиворот, но пугающие тени деревьев, гнущихся к земле как огромные кряжистые великаны, только заставили прибавить шагу.

«Святая Ассанта! — крестилась она на ходу: от левого плеча вниз к правому боку, от правого— вниз к левому, повторяя Х-образный крестсвятой. — И зачем только я не послушалась и не осталась ночевать у старухи».

Но от одной мысли задержаться у слепой блажницы её передёрнуло. Холодком заструилась по спине воспоминания о недолгой встрече…

— В скверную ночь прислала тебя нужда, — белёсые, выцветшие глаза бабки смотрели вверх.

Сила блажницы, как звали здесь в Пелеславии предсказательниц и знахарок, — в искусстве разных снадобий. Сила недобрая, «нижняя», от земли. Но за таким снадобьем девочка и пришла. Знай — лекарь, обученный при монастыре «верхней» силе и знаниям, отцу не помог. И тётя, сестра отца, немолодая добрая и хлопотливая женщина, что приехала помогать знатному сьеру с осиротевшими детьми, в отчаянии послала его единственную дочь сюда.

— Мне для отца, — всматривалась она в мутные, словно наполненные голубоватым лунным светом глаза старухи. — Он занемог.

— Как зовут твоего отца? — протянула та костлявую руку, приглашая девочку положить в неё свою.

— Ларс Тру, верн Ларс Тру, — послушалась девочка и сглотнула от страха, когда сухие как ветки пальцы оплели её ладонь.

— Его Верность Ларс Тру, — повторила старуха титул отца, закатив и без того страшные глаза. — А ты, значит, Аннелион?

— Н…ет, я Анни, то есть Анна, — боялась шевельнуться девочка.

— Сколько тебе ещё? Семь?

— Мне уже восемь.

— Уже восемь, — хмыкнула старуха и потянулась за спину. Подала первый же, стоявший с краю стола пузырёк. — Ну, держи, Анна ди Тру, первая в своём роду, Анна Непокорная, что никогда не сдастся… падёт, но встанет… спасёт, но погубит… та, что потеряет так много, прежде чем обрести…

Полыхнула молния, вырвав девочку из воспоминаний. Прямо перед ней с треском вспыхнуло сухое дерево, преградив дорогу, и осветило вход в пещеру. Серые камни скалы, в которую та уходила, в темноте леса Анна и не заметила.

Старая сосна пылала факелом. Дождь поливал как из ведра.

«Нет, отец болен, и чем быстрее я принесу лекарство, тем скорее он поправится, некогда пережидать ненастье», — борясь с искушением спрятаться, прижала девочка к груди заветный пузырёк, высматривая тропинку. И едва успела отпрыгнуть, когда, обдав её снопом искр, полыхающая лесина рухнула и преградила путь.

В глазах ещё плясали кровавые искры, когда на ощупь, маленькая Анна всё же повернула в расщелину. И почти сразу услышала голоса.

— Трамо аларо ди менди… — всё повторял и повторял мужской голос.

— Да амо аларо дэс амье, — вторил ему многоголосый хор.

— Трамо аларо ди менди…

Она осторожно пошла на звук. Сначала увидела мечущиеся по стенам блики от факелов. А потом тихо вскрикнула и отпрянув, поспешила спрятаться за ближайшим камнем.

Там, по центру скалы, за чёрным провалом, что отделял каменную стену от площадки, где стояли остальные люди, к большому старому Х-образному кресту был привязан мальчик лет пятнадцати. Худой долговязый подросток с глазами испуганной птицы — чёрными, блестящими, но внимательными.

Анна знала его. Они познакомились на городской ярмарке. Отец купил ей куколку, фарфоровую танцовщицу с настоящим веером в руках. Но старшие дети отца обсмеяли её, отобрали игрушку и кинули в грязь. «Такая же уродина как ты», — смеялись над тёмными волосами и смуглой кожей сестры её белобрысые братья. А Бесс (он так и представился — Бесс) сказал: «Не слушай их, ты очень красивая, просто на них непохожа. Когда вырастешь, я на тебе женюсь». Он поднял куклу, но, к сожалению, она разбилась. Остался только маленький складной веер, алый как кровь. Бесс продел сквозь колечко на его конце верёвочку и надел Анне на шею. Этот веер по сей день висел там.

— Да амо аларо дэс амье, — словно подводя итог, произнёс пожилой мужчина, что один стоял без плаща, в тёмно-лиловой рясе священника с белым воротничком. Его Анна тоже узнала — эдэ Раст, верховный эдэлорд столичного храма, он часто приходил к отцу. Лица других людей были скрыты под капюшонами одинаковых чёрных плащей, их не разглядеть. — Демон! Ты обвиняешься в колдовстве и проговариваешься к смерти.

— Вы не посмеете! — выкрикнул Бесс. — Я сын корона Пелеславии, Его Могущество Тула Пятого…

— Замолчи, бестелесный дух! — перебил его седовласый эдэлорд. — Ты вероломно вселился в тело несчастного Бессариона. И ты обвиняешься в бесчинствах,

что творил на этой земле. В жестокости и беззаконии. В подлости и лжи. В злодеяниях, столь хладнокровных и безрассудных, что ни один благородный отрок

или муж никогда бы не совершил. Ты, выкормыш преисподней, хитростью и коварством завладевающий умами людей, обвиняешься в преступлениях против

веры и будешь обезглавлен, а потом сожжён. Отче! — поднял он руки. — Отец наш небесный, прими непутёвого сына своего!

Два острых гильотинных ножа, закреплённых на высоте рук пленника, что Анна сразу и не заметила, перепугали её намного больше, чем сложенный у ног

пленника на уступе ворох хвороста.

— Вряд ли корон скажет вам спасибо за убийство сына, — тоже глянул Бесс вверх, на ножи, потом на верёвки, что тянулись к ногам священника и там были

привязаны к скобе, и дёрнулся в своих путах.

— Это священная гора, демон. Здесь твои чары бессильны. А прочтённый тридцать три раза абортат лишил тебя последних сил. Ты обречён. На веки вечные ты

уберёшься в своё обиталище и не посмеешь больше тревожить своими гнусностями благочестивый мир.

— Ой ли? — вдруг засмеялся Бесс, но Анна видела, что он украдкой глянул на неё. — Не слишком ли сложную вы взяли на себя задачу Благоверный Раст? Не