В Буэнос-Айресе - Александр Афанасьев

Умирать не страшно, я это точно знаю. Я умер в Грозном, в страшном, никак не кончавшемся девяносто четвертом году. Мы все там умерли — даже те, кто для людей остались живы. Просто в этом городе — мы оставили что-то важное. Нечто такое, что делает человека — человеком.

В Грозном был конец. Настоящий конец — Советского союза, советского человека, советской армии. После Грозного — нельзя было больше верить ни в дружбу народов, ни в пролетарское братство, ни в то, что человек человеку брат, ни в то, что Советская армия непобедима — ни во что больше нельзя было верить. Можно было верить только в того, кто рядом с тобой. На расстоянии вытянутой руки, у соседнего окна, на соседней позиции. Он — не мог предать только потому, что он был — в той же мясорубке что и ты, вместе с тобой выживал и вместе с тобой умирал. Вы просто хотели выжить, вот и всё. А кто-то другой — хотел, чтобы вы умерли. Вот так, просто…

Страшно не умирать, страшно — жить после того, как ты умер. После того, как все умерло в тебе. Мы все — зомби. Те, кто умер — и в то же время жив. И еще непонятно, для кого мы опаснее. Для людей, или для самих себя…

Умирать не страшно. Страшно умирать ни за что. Страшно умирать, понимая, что твоя смерть всего лишь проходной эпизод, что она ничего не изменит, что все будет — как и было до тебя. В этом лучшем из миров, уютно расположившемся в окрестностях теплой и ласковой звезды…

Звезды по имени Солнце…

Я иногда задумываюсь над тем, есть ли какой-то смысл в том, что кто-то погиб, а мы остались живы? Кто отбирает тех, кто должен погибнуть? По каким критериям? Кем надо быть, чтобы выжить — лучшим? Или наоборот — худшим?

Или — просто нет никакого смысла, а если большая лотерея, что-то типа лототрона… или лохотрона, в который мы, как шарики, — раз за разом бросаем свои жизни и смотрим — что выпадет? Чет — нечет…

Я не знаю, какой я теперь — хороший или плохой. Я просто — раз за разом бросаю свою монетку. И пока что выпадало всегда «чет» — но рано или поздно выпадет и нечет. Я готов и к этому…

В конце концов, я умер много лет назад. Мы все — там умерли. А теперь — я умер, наконец, и для своего государства, став предателем. Хотя я не считаю, что стал предателем. Просто — кто-то должен был сделать хоть что-то, чтобы прекратить. Прекратить кровавый путь извергов, сеющих зло вокруг себя. И я его прекратил. Хотя бы для одного.

Сколько крови было на Пивоваре — я не знаю точно, но знаю, что много. Надеюсь, души тех, кого он убил, отправил на смерть, разменял как карты в игре, как фигуры на шахматной доске — наконец-то обретут покой…

Я вскрыл машину, оставшуюся на летном поле от улетевшего из своей страны президента Украины — бронированную Тойоту Ланд Круизер. Завел машину — и рванул к белорусской границе…

Вот так вот…

Так закончилась очередная бесславная страница новейшего периода дружбы народов — российского и украинского. Закончилась тем, что очередной законно избранный (говорю это без всякого юмора, потому что законность выборов признана международными наблюдателями) вместе с охраной проследовал в Москву, или в Белгород, или куда там еще. Вместе с ним проследовали и несколько сотен его подданных — от сотрудников КБ Антонова, которым просто повезло оказаться в нужном месте и в нужное время, и заканчивая высокопоставленными офицерами армии и спецслужб, президентской администрации и прочих структур. Часть из них — будет помогать ФСБ и ГРУ строить очередные антиукраинские козни, часть — купит в Москве элитную недвижимость и начнет говорить и писать о том, как их не поняли, обидели, выгнали и т. д. и т. п.

У украинцев же — минус несколько самолетов, минус очередной законно избранный, минус все те миллиарды, которые он успел наворовать, и плюс — опыт, который, конечно же, ничему никого не научит…

Что там будет? Не знаю. Мы участвовали в уличных боях в Киеве — я участвовал. Куда уж дальше. Гасили снайперов, гасили бронетехнику. Воевали за законно избранную украинскую власть и потом эту же власть — с боем спасали от избравших ее избирателей. Нахрена нужна власть, которую от ее собственных избирателей вынужден защищать иностранный спецназ?

Если страна не вальнется сейчас, просто не выдержав выпавших на ее долю испытаний, — думаю, это не последние политические беглецы. Через несколько лет — все повторится. Потому что Украина не извлекает никаких уроков. И потому вынуждена вечно бежать, не замечая, что это — бег по кругу…

Избрался-узурпировал-наворовал-бежал. Избрался-узурпировал-наворовал-бежал…

И мы — ничему не учимся. Мы уже много лет ведем тайную войну, войну жестокую и кровавую, не желая понять, что порой простой, честный и откровенный разговор — лучше тысяч самых хитроумных планов. Мы заигрались в игры, мы как всегда — хватили через край. И если до девяносто первого мы были наивны как дети, то сейчас — мудры и опасны как змии. Только мы забываем одну простую максиму: можно обманывать небольшую группу людей долго, можно обманывать большую группу людей недолго, но большую группу людей долго обманывать нельзя. Мы снова и снова — меряем время от выборов до выборов, своих и чужих, не замечая, что в угоду четырех— и пятилетним циклам — приносятся столетия дружбы, которые нас объединяют.

Объединяли.

Я это понял. Там, в Киеве. И оказал народам — русскому и украинскому — услугу. Это самое большее, что я смог…

В Россию мне теперь дорога была заказана — и я направился в Беларусь. Просто граница была ближе всего, если не считать российской. По пути я видел вымершую украинскую глубинку, раскрашенные в жовто-блакытный автобусные остановки, у которых никогда не остановится автобус — но мне было плевать, я перегорел. Вместе со мной бежали украинские менты, еще кто-то… прокурорские, кажется — таборами, на своих дорогих тачках, похватав все, что попало под руку. Их машины были хорошо заметны — киевские номера, и новизна — новые машины при курсе далеко за тридцать — могли себе позволить покупать лишь те, кто сидел на потоках.