Грязная работа - Кристофер Мур

Эта книга посвящается Патрише Мосс, которая в своей смерти была так же щедра, как и в жизни, и работникам и волонтерам хосписов всего мира.

Гильгамеш! Куда ты стремишься?

Жизни, что ищешь, не найдешь ты!

Боги, когда создавали человека, —

Смерть они определили человеку,

Жизнь в своих руках удержали.

Ты же, Гильгамеш, насыщай желудок,

Днем и ночью да будешь ты весел,

Праздник справляй ежедневно,

Днем и ночью играй и пляши ты!

Светлы да будут твои одежды,

Волосы чисты, водой омывайся,

Гляди, как дитя твою руку держит,

Своими объятьями радуй подругу —

Только в этом дело человека!

«Эпос о Гильгамеше»

Чарли Ашер ходил по земле, как муравей по воде: малейший неверный шаг — и его засосет в глубины. Благословенный воображением бета-самца, в жизни он по большей части вглядывался в будущее, дабы успеть засечь, каким манером мир сговаривается его прикончить. Его самого; Рэчел; а теперь и новорожденную Софи. Но, невзирая на всю внимательность, паранойю, беспрестанную суету с того дня, когда Рэчел выписала на тесте беременности синюю полоску, и заканчивая тем днем, когда Рэчел вкатили в послеродовую палату больницы имени Св. Франциска, — Смерть все-таки вкралась.

— Она не дышит, — сказал Чарли.

— Отлично она дышит, — ответила Рэчел, поглаживая кроху по спинке.

— Хочешь подержать?

В тот день Чарли уже подержал младенца Софи несколько секунд — и поспешно вручил медсестре, заявив, что пальчики на руках и ногах должен считать более квалифицированный специалист. Сам он пересчитал дважды и оба раза дошел до двадцати одного.

— Все делают вид, будто ничего особенного. Мол, все будет прекрасно, если у ребенка минимум десять пальцев на руках и десять на ногах. А вдруг лишние? А? Неучтенка с пальчиками? Что, если у ребенка хвост?

(Чарли был уверен, что в шесть месяцев опознал хвост на сонограмме. Пуповина, щас! Распечатку он сохранил.)

— У нее нет хвоста, мистер Ашер, — терпеливо сказала сестра.

— И пальцев десять и десять, мы все проверили. Может, вам пойти домой отдохнуть?

— Я все равно ее люблю, даже с лишним пальчиком на руке.

— Она вся — нормальная.

— Или ноге.

— Мистер Ашер, мы правда знаем, что делаем. У вас красивая здоровая девочка.

— Или с хвостиком.

Медсестра вздохнула. Она была приземиста, широка в кости, и на правой икре у нее сквозь медсестринский чулок виднелась татуированная змея. По четыре часа каждый рабочий день медсестра массировала недоношенных, продев руки в отверстия люцитового инкубатора, как будто в нем помещалась радиоактивная искра. Медсестра с ними разговаривала, ласково их увещевала, рассказывала, какие они особенные, и чувствовала, как внутри у них трепещут сердечки не больше свернутой в комок пары спортивных носков. И плакала над каждым, и верила, что слезами своими и касаньем переливает в их тельца капли своей жизни, — что вполне ее устраивало. Ей не жалко. Неонатальной медсестрой она работала уже двадцать лет и ни разу не повысила голос на свежего папашу.

— Черт бы вас подрал, нет у нее никакого хвостика, обалдуй! Ну сами посмотрите! — Медсестра отвернула одеяльце и нацелила попку младенца Софи на Чарли так, словно собиралась дать залп какашками оружейного класса такой мощи, что простодушному бета-самцу и не снилась.

Чарли отпрыгнул — вот вам поджарый и проворный тридцатник в чистом виде, — а затем, сообразив, что младенец не заряжен, огладил лацканы твидового пиджака жестом праведного негодования.

— Может, вы удалили его в родильном отделении, и мы так и не узнаем. — Сам-то он не знал наверняка.

Из палаты его выдворяли сначала акушер-гинеколог, а под конец — сама Рэчел.

(«Он или я, — сказала она. — Кто-то из нас тут лишний».)

В палате Чарли сказал Рэчел:

— Если ей удалили хвост, я хочу его забрать. Вдруг понадобится, когда она повзрослеет.

— Софи, твой папа вообще-то не спятил. Он просто пару дней не спал.

— Она смотрит на меня, — сказал Чарли.

— Она смотрит на меня так, будто я на скачках спустил все деньги на колледж, и перед тем как пойти на физфак, ей придется идти на панель.

Рэчел взяла его за руку.

— Милый, я думаю, глаза у них так рано еще не фокусируются, а кроме того, ей рановато переживать, надо ли ей по пути на филфак заходить на панель.

— Физфак, — поправил Чарли.

— В наши дни они взрослеют рано. К тому времени, как я разыщу ипподром, она может и вырасти. Господи, твои родители меня возненавидят.

— И что изменится?

— Другие поводы. Теперь я сделал их внучку шиксой.

— Она не шикса, Чарли. Мы это уже проходили. Она моя дочь, а потому — тоже еврей.

Чарли опустился на одно колено у кровати и двумя пальцами взял Софи за крохотную ручку.

— Прости папу, что сделал тебя шиксой. — Он поник головой, спрятав лицо в лощинке, где младенец смыкался с материнским боком.

Рэчел провела ногтем по узкому лбу Чарли, очертив вдоль волос резкий разворот.

— Тебе надо поехать домой и выспаться.

Чарли пробормотал что-то в простыни. А когда поднял голову, в глазах его стояли слезы.

— Она теплая на ощупь.

— Она и есть теплая. Ей так положено. Она млекопитающая. Грудное вскармливание. Ты чего плачешь?

— Какие вы прекрасные, ребята. — Он разложил темные волосы Рэчел на подушке — одним длинным локоном обвил головку Софи и стал укладывать его в детский паричок.

— И если волосы у нее не вырастут, это ничего. Была же такая сердитая лысая певица где-то в Ирландии — и ничего, симпатичная.[2]Если у нас будет хвостик, можно с него пересадить.

— Чарли! Иди домой!