Зовите меня Джо - Пол Андерсон

* * *

– Посмотрите-ка – вон там, прямо над Десницей Господа… Это он?

– Да, думаю, это он. Наш корабль.

Весь вечер они бродили по Миллесгардену[1], и теперь тут кроме них уже не осталось ни одного посетителя. Он видел скульптуры впервые и восхищался ими, а она молча прощалась с тем, что было до сих пор частью ее жизни. С погодой им повезло. В этот день, один из последних дней лета, на Земле светило солнце, ветерок качал ветви деревьев и тени листвы танцевали на стенах белокаменных вилл; ясно, звонко журчали фонтаны.

А когда солнце село, парк вдруг ожил. Показалось, будто каменные дельфины резвятся в волнах, Пегас рвется в небеса, а Фольке Фильбитер[2] живо вглядывался в даль, будто и вправду надеялся разглядеть там своего потерянного внука, и конь его словно по-настоящему споткнулся, переходя брод… Орфей чутко прислушивался к чему-то, юные сестры пугливо обнимались – все скульптуры ожили, воскресли на одно краткое безмолвное мгновение, но этот миг их жизни был для них не менее реален, чем время, текущее по людским часам, для живых людей.

– Кажется, что они живые, что это они устремлены к звездам, а наш удел – остаться здесь, стариться и умереть… – прошептала Ингрид Линдгрен.

Чарльз Реймонт не расслышал ее слов. Он, стоя на вымощенной плитами площадке под березой, листья которой уже тронула желтизна, не отрываясь смотрел в небо на «Леонору Кристин». «Десница Господа», величественная колонна, вздымавшая в небеса Гений Человека, могущественно белела на фоне зеленовато-голубого неба. Крошечная, быстро летящая звездочка блеснула и погасла над скульптурой.

– Вы уверены, что это не спутник? – нарушила молчание Линдгрен. – Вот уж не думала, что мы ее увидим…

Реймонт искоса посмотрел на спутницу.

– Вы первый помощник и не знаете, где летает ваш корабль?

По-шведски Реймонт говорил с ужасным акцентом, как, впрочем, и на всех остальных языках кроме родного, и ощущалось в этом что-то вроде насмешки.

– Я же не навигатор, – оправдываясь, сказала Линдгрен. – И потом, я вообще-то, честно говоря, стараюсь сейчас как можно реже думать о корабле, о полете. И вам советую. Столько лет только об этом придется теперь думать. – Она подошла к Реймонту поближе и произнесла почти умоляюще: – Прошу вас. Не надо портить такой прекрасный вечер.

– Простите, – извинился Реймонт. – Я ничего такого не имел в виду.

Тут к ним подошел смотритель, остановился неподалеку и нерешительно проговорил:

– Прошу прощения, но мы должны запирать ворота.

– О! – Линдгрен вздрогнула и посмотрела на часы, потом огляделась по сторонам. Кругом было пусто – никого, кроме скульптур Карла Миллеса[3], персонажей, которых он изваял из камня и металла три века назад. – Да ведь парк давно уже должен был закрыться! Я совсем забылась.

Смотритель понимающе кивнул:

– Я так понял, что господин и госпожа очень хотели еще побродить по аллеям, вот я и не стал вас торопить, после того как другие посетители ушли.

– Значит, вы нас знаете? – удивленно спросила Линдгрен.

– Кто же вас не знает! – восхищенно воскликнул пожилой смотритель, глядя на Линдгрен.

Она была высокая, стройная, с правильными чертами лица, светловолосая, синеглазая. Одета намного изысканнее, чем можно было ожидать от космолетчицы, и ей удивительно шли глубокие мягкие тона легкого платья времен раннего Средневековья.

Реймонт выглядел полной противоположностью: крепко сложенный, темноволосый, с суровым обветренным лицом. Правую бровь рассекал шрам, который, судя по всему, Реймонта совершенно не смущал. Его строгая рубашка и простые брюки запросто сошли бы за форменные.

– Спасибо, что не выдали нас, – поблагодарил он смотрителя, скорее формально, нежели от души.

– Я решил, что вам будет неприятно, если на вас станут глазеть, – объяснил смотритель. – Не сомневаюсь, – добавил он, – вас многие узнали, но повели себя так же, как я.

– Вот видите, какие мы, шведы, тактичные люди, – сказала Линдгрен, улыбаясь Реймонту.

– Разве я спорю? – пожал плечами ее спутник. – Это так типично для Солнечной системы. И вообще, – добавил он, немного помолчав, – всякий, кто завоевывает мир, вынужден быть вежливым. Римляне в свое время были куда как вежливы. Пилат, к примеру.

Смотрителя явно смутил столь неожиданный выпад. Линдгрен обиженно возразила:

– Я сказала «alskvardig», а не «artig» («тактичны», а не «вежливы»). Благодарю вас, господин смотритель. – Она протянула старику руку.

– Приятно было познакомиться, мисс первый помощник Линдгрен, – церемонно поклонился смотритель. – Желаю вам счастливого пути и благополучного возвращения домой.

– Если путь наш будет действительно счастливым, – уточнила Линдгрен, – домой мы не вернемся никогда. А если вернемся… – она запнулась. Если они вернутся, смотрителя уже не будет в живых. – Позвольте вас еще раз поблагодарить, – кивнула она старику. – Прощайте, – сказала она деревьям, фонтанам и скульптурам.

Реймонт пожал смотрителю руку, пробормотал что-то нечленораздельное, и они с Линдгрен вышли за ворота парка.

Высокие стены отбрасывали густую тень на мостовую. В тишине гулко звучали шаги. Через некоторое время Линдгрен задумчиво проговорила:

– Я все думаю: действительно ли мы видели наш корабль? Мы ведь сейчас на такой широте… Даже корабль с двигателем Буссарда не так велик, чтобы сверкнуть в лучах закатного солнца.

– Его можно заметить, если выпущены ловушки силового поля, – сказал Реймонт. – Корабль вчера вывели на околоземную орбиту для последних испытаний.

– Да, все правильно. Программу испытательных полетов я видела. Но мне совершенно не обязательно помнить, что происходит с «Леонорой, Кристин» каждую минуту. Особенно потому, что до отлета еще так много времени – почти два месяца. Зачем думать об этом? Какой от этого толк?

– Ну, ясно. Какое мне, простому корабельному констеблю, до этого дело, – ухмыльнулся Реймонт. – Будем считать, что я тренируюсь на случай тревоги.

Линдгрен искоса, с опаской посмотрела на Реймонта. Они подошли к парапету на набережной. Вдалеке на другом берегу поочередно загорались огоньки Стокгольма. Над домами и деревьями сгущалась ночная тьма. Поверхность воды канала стала похожа на темное зеркало. Звезд на небе было пока еще совсем немного, только Юпитер, видимый невооруженным глазом, горел ярко и ровно.