Волонтеры Челкеля - Андрей Валентинов

— Прежде чем мы начнем говорить о делах, не могу не выразить восхищения вашей настойчивостью. Наверно, добраться сюда было нелегко.

— Насколько я понимаю, Агасфер, эти слова должны означать, что вы не потеряли столь памятного нам всем чувства юмора. А смеяться, собственно, не над чем. Иного способа связаться с вами у нас не оставалось. Вы же не желаете выходить на связь…

— Не желаю. Все, что могли, мы уже сказали друг другу.

— Вы ошибаетесь…

— Я добирался к вам через Сибирь. Сейчас там ад. Вы сидите тут, экспериментируете…

— Спокойнее, мой друг, спокойнее… Вы, я вижу слишком вжились в роль ходока.

— В чью роль?

— Ах да, вероятно, вы учили язык по старым пособиям. Это неологизм. Так называют представителей местного населения, которые совершают длительные путешествия, надеясь найти истину. Приходится порой их принимать. Они очень забавны… Я хорошо знаю, что происходит сейчас в Сибири. Кстати, через несколько часов у меня как раз заседание, где будем обсуждать круг проблем, связанных именно с этим, так вам запомнившимся регионом…

— Заседание? Вашего синедриона?

— Как? Ах да, у вас, помнится, тоже есть чувство юмора. Ну, пусть будет синедрион, хотя вам неплохо бы выучить здешние названия.

— Не надо, Агасфер. Я прекрасно знаю, чем совет народных комиссаров отличается от синедриона. Поверьте, мы знаем не только это…

— Прикажете понимать, как намек о возможном разоблачении?

— А вы не боитесь?

— Помилуйте! Да меня здесь уже не первый год именуют куда похлеще. Я и немецкий шпион, и агент мирового еврейства, и масон. Один мой коллега всерьез считает меня марсианином. Ваша, так сказать, версия, будет выглядеть весьма бледно… Но к делу. Можете не затруднять себя уговорами. Вы, вероятно, уже догадались о моем ответе?

— Это нетрудно. Вы скажете, что наша многолетняя болтовня не сделает людей счастливее, что мы все трусы, испугавшиеся реального дела…

— Помилуйте, когда же я так выражался?

— Дело не в тоне, а в сути… Вы считаете, что перед вами уникальный шанс ускорить и исправить человеческую историю, и ради этого можно пойти на определенные — кем определенные, Агасфер? — жертвы. И что ваши временные, так сказать, союзники в дальнейшем будут нейтрализованы, а утопические идеи — скорректированы. И что без вашего вмешательства крови пролилось бы значительно больше…

— Именно так. В последнюю войну здешние аборигены пролили ее во много раз больше. И ради чего? Между прочим, первым делом мы эту войну прекратили…

— Чтобы развязать новую! Знаете, Агасфер, в теории у вас все получается достаточно стройно…

— Поверьте, на практике тоже.

— Тогда почему под вашими знаменами воюют силы враждебные не только цивилизации, но и тому миру, к которому мы с вами относимся? А среди ваших врагов — все, что осталось в этой стране здорового?

— Интересно, кого вы имеете в виду?

— Ну хотя бы представителей науки. И деятелей здешней церкви.

— Вы имеет в виду христианство? Это, как вы наверно знаете, еще молодая церковь. Ее позиции весьма слабы. Ну а ваши представители науки страдают близорукостью. К тому же мои противники действуют весьма недружно.

— А если они все-таки объединятся? Не боитесь?

— Представьте, нет. Кое-что они, конечно, могут. Об этом как раз и будет сегодня разговор на… синедрионе. Но они слепы. Их я, в общем, не боюсь. Я не боюсь даже фанатиков — их легко натравить на таких же фанатиков, но с противоположным знаком. Я боюсь других… отрешившихся.

— Наверно, я плохо выучил язык. Я вас не понимаю.

— Я просто неясно выразился. Вы никогда не бывали в цирке?

— А что это такое? Что-нибудь научное?

— Это место, где местные аборигены развлекаются. Там показывают фокусы. Помните факиров в Индии?

— Факиры в Индии не показывают фокусов. Они…

— Знаю, знаю! Но здесь это называется фокусами. Так вот, большая часть зрителей никогда не разгадает фокус, потому что смотрят на факира. В этом весь трюк. Но тот, кто почему-то отрешился, отвел глаза от приманки, может увидеть главное. Вот таких, отрешившихся, я побаиваюсь.

— Я вас понял. И поэтому вы раздуваете войну, чтобы все смотрели на факира?

— Зачем же так категорично! Я, как и мы все, против всякой войны. И очень жаль, что эти самые ваши представители науки до сих держат против меня камень за пазухой. Впрочем, это уже относится к повестке дня завтрашнего… точнее, уже сегодняшнего синедриона, перед которым мне хотелось бы немного отдохнуть. Все-таки я не марсианин.

— Я ухожу, Агасфер… Кстати, почему вы выбрали такое нелепое прозвище? Или вы считаетесь с традициями?

— В некотором роде так оно и есть. Здешние традиции, как и люди, весьма забавны.

— Вы уже второй раз повторяете это слово, Агасфер. Неужели вам ничуть не жаль этих людей?

— Жаль? Знаете, мой друг, мое чувство юмора поистине ничто в сравнении с вашим…

— Огни, ваше благородие!

— Что? — не понял Арцеулов, на всякий случай покосившись в ночную тьму, куда указывал незнакомый ему унтер-офицер — напарник по караулу.

— Огни, господин капитан, — повторил унтер, вновь тыча куда-то вдаль. В голосе его чувствовался плохо скрытый страх. — Повстанцы, ваше благородие! Сторожат!

Арцеулов пожал плечами и всмотрелся. Сквозь темень, опустившуюся на Нижнеудинск и затопившую станцию, он разглядел множество огоньков, охватывавших город неровным полукольцом.

— Прекратите панику, унтер! — наконец буркнул он, морщась от налетевшего ледяного ветра. — Вечно вам повстанцы мерещатся… Лучше пройдемся, а то заледенеем.

Капитан одернул свой черный полушубок и решительно зашагал вдоль эшелона. Но унтер не унимался — он заспешил следом, стараясь не отстать от Арцеулова.

— Так костры же! — выкрикнул он. — По всем сопкам костры!

— Это легионеры! — не особо уверенно возразил Арцеулов, вновь кривясь от холода. В полночь, когда они заступили на пост, было минус двадцать девять, а теперь мороз перешагнул тридцатиградусную отметку.

— Не-а, — немедленно возразил унтер. — Чехи — они у самой станции костры жгут. Дальше — боятся. Дальше — эти…

— Ну и черт с ними! — вконец разозлился капитан, резко останавливаясь и с трудом удерживаясь, чтобы не врезать напарнику прямо по перепуганной физиономии. — Бежать вздумал, сволочь! Своих увидел!