Сказки для Марты - Дмитрий Дейч

Сегодня со мною заговорило слово великосветский. Оно сказало: «Никто не знает о том, что слова бессмысленны, и в этом - наша печаль, печаль слов». Я удивился, но продолжал, будто ничего не произошло, пересчитывать буквы в строке, которую хотел продать этим вечером. Тогда слово великосветский шлёпнуло меня по рукам и я сбился со счёта. «Ну хорошо, - отозвался с досадой, - я-то при чём?»

«Сделай что-нибудь!» - шепнуло оно.

Не то, чтобы я был сильно привязан к этому слову, скорее - наоборот. Но - не посмел отказаться, ведь речь шла - ни много ни мало - о моей репутации. Кроме того, куда проще вернуть словам смысл, чем объяснить всем и каждому, что слова - бессмысленны.

И я вернул словам смысл.

Отныне каждое из них напоминает собаку, виляющую хвостом.

Или подъёмный кран, тянущий шлакоблок.

- Ещё мгновение, и я взорвусь, - сказал чайник. - Уснули они, что ли? Я устал. Из меня пар валит.

- Я бы на вашем месте не волновалась, - ответила крышка кастрюли. - В крайнем случае слегка подгорите…

- Легко сказать: "подгорите", - взволновался чайник, - у этих людей нет сердца. Вышвырнут без выходного пособия!

- Между нами говоря, - вмешалась лопаточка для помешивания, - это был бы не худший вариант. Подумайте сами: что вы теряете? В вашем-то возрасте…

Чайник обиженно засопел и подпрыгнул на месте. Негромкий звон прокатился по комнате. Мусорное ведёрко забубнило по-французски, совок шикнул, и ведёрко, запнувшись на полуслове, умолкло.

- Вода выкипела, - прошипел чайник. - Прощайте.

- Вы не исчезнете.- сказала плита. - но просто изменитесь. Возможно, даже не заметив этого. Возможно, вы останетесь самим собой, но изменится мир, или, вполне вероятно…

- Я горю. У меня плавится донышко. Горячо внутри. Я…

И чайник умолк.

- Так! - сказала тарелка, и повторила: так! так!

- Что с ним? Что с ним? - закричали чайные ложечки. - Он жив?

- Чайник! - сказала плита, - Отвечай. Это ты?

- Это я, - ответил сгоревший чайник.

- У тебя голос изменился.

Чайник засмеялся.

- Что с тобой? Тебе плохо?

- Эххххххх…

- Тебе хорошо? Чайник!

- Мне вос-хи-ти-тель-но!!! Мне так, как вам и не снилось! Уххххххххх…

- Как же так? - обиженно прогудел дымоход. - Это называется сгореть? Ах, чтоб тебя!

- Можно потрогать? - взмолилась портьера, лизнула красный, раскалившийся бок и мгновенно вспыхнула.

Кухня занялась, за ней и весь дом.

- Ну вот! Наконец-то, - пробормотал огонь, - а то: чайник то, чайник это, вскипяти воды, принеси дров… ах, нет, дрова - это, кажется, из дру… впрочем, не важно, не важно, не важно…

ОАЗИС

- А всё потому, что нам чертовски не хватает гибкости, - сказал телеграфный столб.

- В самом деле? - удивился Южный Ветер, - Я бы с вами согласился - просто из вежливости, но, боюсь, это было бы опрометчиво: всем и каждому ясно, что у меня маловато опыта, чтобы осмыслить данное утверждение. Я, пожалуй, воздержусь… и не просите… не умоляйте… ни в коем случае не настаивайте! Видите ли…

- Вижу, - перебил его столб, пытаясь задавить собеседника апломбом и тем самым умерить его пыл, - я прекрасно всё вижу. В этих краях меня называют дальновидным.

- Так и называют?… Дальновиииидным? - засмеялся Ветер. - да ведь это просто потому, что видно вас - издалека…

Телеграфный столб обиженно накренился. Провода загудели.

- Какая неловкость! - посетовал Ветер. - Если бы вам вздумалось пригласить меня на танец, я бы, пожалуй, отказался. Вы бы мне ноги оттоптали!

- Знаете что! - вспылил телеграфный столб, - я тут, между прочим, по служебной надобности. Извольте удалиться. Вы не оправдали моих надежд.

- Каких именно? - фривольным тоном осведомился Ветер.

- Далеко идущих! - отрезал столб и демонстративно отвернулся. Птица с возмущённым клёкотом сорвалась с насиженного местечка и канула в небе.

- Счастливо оставаться! - крикнул Ветер и, быстро набирая ход, помчался вслед за птицей. Мгновение спустя он вернулся:

- Был неправ. Сожалею. Учту и исправлюсь.

- Что вы там бормочете? Говорите чётко и ясно!

- ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ!!! - дунул-грянул Южный Ветер. Песок ближайшего бархана взметнулся и медленно рассеялся в воздухе.

Повисла тишина. Солнце тускло мерцало в зените, как адская линза. На горизонте показались крошечные, медленно ползущие тени: из Багдада шёл караван - к морю. Наконец, Ветер не выдержал и тихонько кашлянул. Столб медленно, словно во сне, повернулся к нему:

- Когда я был деревом…

Ветер поперхнулся пылью:

- Кем? Чем?

- Когда я обладал корнем и кроной…

- Вы бредите.

Столб пожал плечами и снова отвернулся. В глазах его блеснули слёзы. Ветер устыдившись, пошёл на попятный:

- Сглупил! Не обращайте внимания. Продолжайте, прошу вас!

Столб прикрыл глаза, и, казалось, позабыл и о пустыне, и о нетерпеливом своём собеседнике. Голос его внезапно окреп, будто до сих пор он спал и только теперь, по прошествии немалого времени, пробудился от сна:

- Когда я был гибким и крепким деревом, осенённым праздной листвой деревом, светлым с прозрачною кроной деревом, поющим, покой-силу дарующим деревом, всё было иначе.

Я обитал в Перу, на склоне холма под названием Холм Благого Предзнаменования.

Я плодоносил.

Я был истинно любящим деревом.

Корень мой уходил в землю на тридцать четыре меры: земля распахивалась навстречу, и небеса принимали меня.

Когда я был деревом, существа этого мира приходили, чтобы отведать моих плодов, укрыться под моей кроной, поглядеть на меня и показать детям, внукам, дорогим чужеземным гостям, жёнам и дорожным попутчикам.

Я был весьма известным и всеми уважаемым деревом.