Елена Образцова. Голос и судьба - Алексей Парин

Редакция выражает искреннюю благодарность Николаю Баскову за финансовую поддержку издания.

Все фотографии из Музея Большого театра и из личного архива Елены Образцовой.

Можно ли словесно воссоздать образ живого человека во всей его полноте? Можно ли словами передать ощущения от музыки, пения, театрального спектакля? Можно ли до конца расшифровать смысл, находящийся внутри художественного послания?

На все эти вопросы приходится отвечать отрицательно. И все же природа словесного искусства такова, что жажда побороться с необоримым заставляет нас рисковать и пробовать, двигаться то напропалую, то мелкими шажками, играть ва-банк и уходить в тень. Потому что хочется решить загадку, из каких ниточек и крупных волокон состоит огромная артистическая личность.

Елена Образцова — вселенная гигантского масштаба, вселенная, которая постоянно находится в становлении. Она каждый момент разная, непохожая на себя, какой была час назад, непредсказуемая, часто неподвластная самой себе. Как ухватить это многообразие чувств, эту пестроту бликов, это пиршество психологических красок? Я пытаюсь сочетать в этой книге разные углы зрения — и даю Образцовой говорить от себя (в беседах, в разборе техники пения и в стихах), и привожу высказывания ее коллег, и силюсь высветить ту или иную грань ее личности в коротком эссе, и стараюсь передать свои впечатления от живого хода событий или от концертов, спектаклей и записей. Я хочу смешать это в живое целое — и всё равно, я знаю, как далек от цели. Потому что реальная Образцова как «сверхтекст» то и дело своим живым дыханием, биением сердца разрушает мой бумажный текст.

Эта книга писалась долго. Большинство текстов публикуется впервые и написано специально для этой книги. В нее вошли записи бесед (2003 и 2008 годы), репортажи о Конкурсе Елены Образцовой в Санкт-Петербурге, о работе певицы в Михайловском театре и репетициях «Пиковой дамы» в Большом театре (2007), разборы дисков (2007–2008). Кроме того, сюда вошли и материалы, публиковавшиеся мною ранее в газетах и журналах (1989–2008).

Поскольку тексты создавались в разные годы, в них могут встречаться повторы отдельных тем, эпизодов, разные аспекты одних и тех же ролей. Для того чтобы не терять естественности каждого текста в отдельности, при редактуре эти места не сокращались, не подвергались специальной правке. Каждый из текстов и существует по отдельности, и входит частью в общий контекст.

Я буду рад, если из разрозненных листков этой книги читателю удастся воссоздать хоть в незначительной степени не поддающийся до конца разгадке прихотливый образ одной из самых значительных личностей сегодняшней русской культуры.

Я приезжаю в Северную столицу рано утром, иду с Московского вокзала по Невскому проспекту и вижу постеры Конкурса. На них вместе с текстом — Елена Образцова в кресле, снята в профиль, на голове диадема, в ушах серьги того же жемчужно-переливчатого строя, черное платье почти сливается с черным фоном, на длинных рукавах (или перчатках) браслеты в тон диадеме, и из правой руки ниспадает белейший платок. Намек на Графиню из «Пиковой дамы» дан, но скорее в образе Венеры Московской…

Вечером в Большой зал Санкт-Петербургской филармонии народ валит валом, холодный ветер дует людям в спину, подгоняет их. В этот вечер, накануне третьего тура, концерт, посвященный Сергею Рахманинову. Поют лауреаты прошлых конкурсов Образцовой — и сама Елена Васильевна, в самом конце. В первом отделении четверо, но мне нравится разве что самая первая — Елена Горшунова, в ее мягком сопрано уютно умещаются изящные «Маргаритки» и сладость романса «Мне хорошо», она поет задушевно и нежно. Второе отделение открывает Ашот Газарян, играющий на армянском народном инструменте — дудуке. Маленькая такая дудочка у него в руках, он довольно неэстетично раздувает щеки, но музыку делает настоящую. И Вокализ, и особенно транскрипция романса «Не пой, красавица» звучат как человеческие высказывания, а не набор нот. На бис он играет что-то свое, родное, и тут уж совсем уносит всех нас вдаль. После него слушать обычное грамотное пение трудно.

Предпоследним номером поет Оксана Крамарева, которая на последнем конкурсе имени Чайковского особенного впечатления не произвела. Тут она не просто поет, но входит в музыку всем существом, отвечает чувствами за каждую ноту. Романс «Уж ты, нива моя» превращается в страстную исповедь, которую страдающая девушка поет на предельном напряжении. И «Отрывок из Мюссе», к диким перебросам энергии которого нас приучила Образцова, Крамарева поет по-своему — и вполне убеждает сверхвыразительностью, притом что голос ее по-настоящему красивым я бы не назвал. Она берет именно проникновением в дух музыки.

Образцова выходит на сцену вне себя от волнения. Я видел ее за кулисами в антракте — она «вращалась» в светской «тусовке» в своем примадоннском, белом волнистом, не до пола, платье, она что-то говорила, но чувствовалось, что не одолеваемое никакими доводами рассудка чудовищное волнение не отпускает ее ни на минуту. Вслед за ней вышел на сцену и Важа Чачава, ее верный пианист. Он начал волхвовать сразу, набрасываясь на нас волнами чувственной и утонченной музыки. Образцова не могла совладать с собой первое время, голос звучал, как всегда, мощно и полнозвучно, но временами не слушался ее. И вдруг — она вернула себе самообладание, голос стал повиноваться ей и на forte и на pianissimo, и она выплела все нужные ей кружева, чтобы показать, что такое музыка Рахманинова, какие она таит в себе невиданные тайны. И без всякого преувеличения, не подыгрывая примадонне, можно было сказать, что эти несколько минут откровения и стали главным событием этого концерта.

На следующий день меня ждали две встречи с членами жюри. Мне хотелось зафиксировать, что думают другие примадонны о нашей великой певице. Первой отвечала на мои вопросы Эва Мартон, венгерка, драматическое сопрано, спевшая, кажется, все «убойные» партии в немецких и итальянских операх включая Брунгильду и Турандот. Эва только что дала интервью двум итальянцам и была «разогрета» разговором. Она воплощала все образы, предназначенные для драматического сопрано, и, в частности, многократно спетую ею Валькирию (до и после преображения): в ней клокотал общественный темперамент и одновременно билась живая душа, жило своими законами горячее сердце. В качестве языка общения Эва выбрала немецкий.