Добродетель в опасности - Элейн Барбьери

1882 год

— Как вы позволили этому человеку дойти да такого состояния?

Врач был высоким, худым, с узким морщинистым и обветренным лицом. Его маленькие глазки осуждающе смотрели на Честити[1]. Когда минутами раньше Честити Лоуренс появилась в дверях его кабинета со своим полуобморочным попутчиком, доктор быстро осмотрел больного и после этого обратился к ней.

— Я сделала все, что могла, — возразила девушка. — Он отказывался выходить из поезда до тех пор, пока мы не приехали в Седейлию.

— А зачем вы его слушали? Он болен, у него сильный жар. Вы должны были понять, что этот человек не отвечает за свои слова.

— Да, но…

— Но, но, — язвительно передразнил доктор, — хватит спорить! Ваши отговорки ему не помогут.

Врач опять повернулся к пациенту. Принимая во внимание его черное одеяние и воротничок священника, он уважительно сказал:

— Меня зовут доктор Карр. А вас, преподобный отец?

— Меня — Рид Фаррел, — отозвался раненый.

— Вы больны, Рид. Что-то с ногой, не так ли? — Доктор Карр дотронулся до внутренней стороны бедра пастора и нахмурился, услышав тихий стон. — Мне надо взглянуть.

Священник не ответил, и доктор обернулся к Честити.

— Вы должны мне помочь, — проворчал он. — Этот человек не в состоянии самостоятельно раздеться, а мне одному не справиться с таким великаном.

С этими словами он щелкнул пряжкой на ремне пастора и начал расстегивать его брюки. Когда слегка обнажилось тело, Честити испуганно затаила дыхание.

— Что с вами, женщина? — разозлился доктор Карр. — Сейчас я его приподниму, а вы снимите с него брюки.

— Снять с него брюки?

— Вы что, глухая?

— Но, доктор, я…

— Делайте, что вам говорят!

Девушка взглянула на врача, потом на пастора, который опять впал в полузабытье. Этот мужчина был ей едва знаком, но доктор Карр прав: пастор не может раздеться сам, значит, у нее нет выбора. Судорожно сглотнув, она взялась за расстегнутые брюки, ощутив под пальцами теплые упругие бедра. Руки ее дрожали, голова кружилась. Видели бы ее сейчас незамужние тетушки, у которых она воспитывалась…

— Готовы?

Она кивнула.

— Тяните!

Честити зажмурилась и потянула брюки вниз. Медленно открыв глаза, она с непередаваемой радостью заметила, что доктор не смотрит в ее сторону, а пастор без сознания и не знает, что она его раздела. Набравшись смелости, девушка перенесла взгляд с мускулистой груди больного на нижнюю часть его тела и, увидев, что самое интимное место скрыто от глаз короткими кальсонами, облегченно вздохнула. Но ее облегчение длилось недолго. Врач размотал пропитавшуюся кровью повязку и снял ее с бедра мужчины. Девушка охнула при виде ужасной раны.

— Ну конечно, теперь мы будем охать! — продолжал ворчать доктор Карр. — Рана нагноилась. Ему повезет, если он сохранит ногу. Скажите на милость, каким образом священник получил пулевое ранение?

Пулевое ранение?

Потрясенная словами доктора, Честити лишь покачала головой, затем, спохватившись, пробормотала:

— Мне кажется, вам надо спросить это у него самого.

Похоже, такой ответ удовлетворил рассерженного доктора не больше всего остального, что она ему говорила.

— Я займусь раной, — сказал он, — а вы сходите на кухню и вскипятите воды. — Он сдвинул брови. — Вы ведь можете это сделать?

Честити нарочно не стала отвечать. Интересно, на западе все мужчины такие грубияны?

— А потом достаньте из шкафа тряпочки. Надо будет снять воспаление горячими припарками. Надеюсь, вы готовы не спать ночь.

Она лишь взглянула на доктора и пошла выполнять его поручения.

Бедро полыхало огнем. Рид громко застонал и вдруг увидел ее лицо. Дженни!

Она была еще красивее, чем в его воспоминаниях: каштановые волосы отливают золотом на солнце, белая кожа усыпана ненавистными ей веснушками. Он вспомнил, как скользил поцелуями по дорожке из этих веснушек, неизбежно приводившей к ее губам, теплым и сладким, как мед.

Но чудный образ начал исчезать, уступая место другой картине: Дженни лежит на холодной земле бездыханная, раздавленная, истекающая кровью, похожая на брошенную тряпичную куклу.

Нет! Он не хочет опять это видеть!

Рид гнал прочь жуткое видение, призывая другую Дженни: веселую, полную жизни. Ему хотелось вновь обнять ее, почувствовать ее тепло, убедиться, что она не ушла от него навсегда. Он произнес ее имя и с трудом поднял тяжелые веки. Перед ним в пелене плотного тумана вырисовывался ее силуэт. Отчаянно борясь с болью и жаром, Рид протянул к девушке руку. Если ему удастся обнять ее, значит, все будет хорошо. Наконец-то все будет хорошо…

Но она не обращала на него внимания.

Дженни, пожалуйста…

— Что с вами, женщина? — рявкнул доктор Карр. — Вы что, не видите, чего хочет этот человек?

Честити промолчала, лишь сосредоточенно сдвинула брови. Уважение к искусству седовласого доктора заставляло ее молча, несмотря на сильный соблазн огрызнуться, сносить его незаслуженные нападки. Конечно, она знала, что в угрожающем состоянии пастора нет ее вины. Она сделала все возможное, чтобы помочь этому почти незнакомому человеку. Девушка увидела его в поезде, идущем в Канзас-Сити, поняла, что он болен, и попыталась помочь. Она привела его к врачу и, поскольку там не было санитарки, осталась за нее. Вместе с доктором Честитн три часа возилась с преподобным Ридом Фаррелом, который все это время крутился и выворачивался, сопротивляясь их действиям, и очень устала.

Девушка взглянула на страдальческое лицо незнакомца, и в горле ее застрял комок. Их усилия мало повлияли на его состояние. Доктор Карр тоже знал об этом, потому и нервничал. Неужели слишком поздно и они не спасут священника?

— Я задал вам вопрос, женщина!

— Хватит называть меня женщиной! — Голос ее дрожал от сдерживаемого гнева. — Меня зовут Честити, и, пожалуйста, обращайтесь ко мне по имени.

— Честити? — переспросил врач по-прежнему ворчливо. — Ну так что, я вас спрашиваю: вы ослепли? Взгляните на этого человека! Он тянется к вам, хочет что-то сказать. Ему больно, он нуждается в вашем утешении. Бросьте эти чертовы припарки! Я и сам их поставлю. Но я не могу утолить его страдания. Это можете вы. — Девушка не двинулась с места, и тогда он приказал: — Возьмите его за руку, черт бы вас побрал!